Читать книгу - "Искусство почти ничего не делать - Дени Грозданович"

минутам, что его можно носить с собой и найти в чемодане нетронутым стрелками часов. Это действительность на каникулах. Когда оно начинается, она уже кончилась. Именно в этом оно старо. Оно состоит из всего, что происходит, когда не происходит ничего.

* * *

Я лишь хочу указать, что существует множество разных действительностей: большого времени, газет и истории, ревущая на всю планету, заглушая человеческий голос. И действительность времечка, составляющего ткань наших дней. Есть большое время, рождающее вихри, и малое, которое говорит вполголоса и ходит на цыпочках; которое всегда наполнено одним и тем же, одето в потертые одежды. Его можно принять за осколочек времени другой эпохи. То, что мы называем неактуальным, было актуально всегда. Человеку кажется, что эти два времени разнятся по своей структуре, составу, качеству, цвету, эпохе. И что малое время неактуально, потому что оно было актуальным вчера. Но оно станет актуальным завтра.

Да, по сути, я тоже хочу говорить о «старом времечке» в почти революционном смысле, поскольку в наши дни все взгляды прикованы к времени большому и чудовищно современному. И может, я даже хочу брать пример с одной знакомой одинокой старушки фермерши, которая каждый день в восемь вечера включает телевизор, чтобы «быть не одной» (как она говорит «с тех пор, как сын сломал печку и установил отопление»), но звук отключает, а когда на экране появляется кто-то, чье имя она припомнить не может, она поворачивается к телевизору спиной и спокойно продолжает чистить картошку.

Да здравствует французский снобизм

В прошлый четверг, когда я стоял под дождем в очереди в первый вечер открытия книжной ярмарки, мне вспомнилась такая же очередь (опять же под дождем) у стадиона «Ролан-Гаррос» в день открытия. То же нетерпение, та же неприязнь толпы к младшим офицерам те всего лишь сдерживали людей, чтобы обеспечить порядок досмотра, — которых самые нервные ворчуны тут же окрестили наемниками на службе у худшей из тоталитарных систем. Тут, скорее всего, имеет место типичное поведение мелкой буржуазии, желающей стать высшим классом. Это великий французский миф о льготах в обход закона, об очень важных персонах. Впрочем, вход, перед которым я стоял в небольшой толпе прочих писателей (толпе в каком-то смысле разочарованной… ибо каждый из нас желает быть творцом единственным и неповторимым, не так ли?), иронически именовался «входом в сераль».

Как и положено, все могучие гении, стоявшие здесь плечом к плечу в унизительной тесноте, друг с другом не разговаривали, зато исподтишка рассматривали остальных — вдруг попадется большая знаменитость (что было бы таким утешением при нашей республиканской уравниловке), — а заодно пытались оценить, способен ли их сосед разглядеть невооруженным взглядом мощный дар красноречия, носителем которого считал себя каждый из нас. Рядом со мной, также отгородившись оскорбленным молчанием, стояла — мне всегда везет в этом смысле — писательница по меньшей мере привлекательной внешности (если не считать насупленный вид, который привлекал меньше…). Невзирая на ее угрюмость, я робко попытался завязать разговор подходящей банальной шуткой:

— Я слышал, что во французской литературе сейчас писателей больше, чем читателей…

Девушка повернулась ко мне, окинула высокомерным возмущенным взглядом и с раздражением ответила:

— Что за чушь! Где вы услышали такой вздор?

— Кажется, согласно последним статистическим дан…

Но мне не удалось кончить фразу, потому что у нее зазвонил мобильный, и божественное создание принялось возмущенно рассказывать невидимому собеседнику о трудностях доступа в храм культуры.

Немного позднее я начал прохаживаться между стендами, где рассчитывал встретить знакомых. Со всех сторон «видные» личности изливали друг на друга обычный поток светских любезностей, и под звуки хлопающих пробок без конца повторялся внушительный список имен и цифр (имена лауреатов премий и объемы лучших продаж). Эти речи сразу напомнили мне о больших специальных кафе, где на множестве гигантских экранов высвечивались результаты скачек, розыгрышей лото и прочих подобных миражей, где каждый надеется сорвать большой куш.

Во время таких грандиозных собраний по интересам существует ныне официально принятый обычай (в общем-то вполне здравый) — и его строго придерживаются — подсознательно четко отсчитывать время (я бы сказал, с точностью до секунды), отведенное на разговор с одним и тем же человеком (надев маску живейшей заинтересованности в своем собеседнике — который обычно объясняет вам умеренный успех своей последней книги, — одновременно тайком высматривая других личностей, с которыми было бы полезно и престижно пообщаться). Некоторые, конечно, в этом настоящие виртуозы и порхают от одного к другому — совершая мастерские пируэты и антраша, — оставляя в каждом сладкое ощущение божественной благодати, которая снизошла на них, когда они «встретили вас именно в тот миг, когда они — ну, надо же! — разговаривали о вас с тем-то и тем-то, который вас обожает…».

Поскольку тщеславие не самый малый из моих пороков, должен признаться, что я никогда не мог устоять перед обаянием таких льстецов (когда мне случалось — увы, слишком редко — становиться их добычей) и им всегда удавалось заставить меня разинуть клюв и выронить сыр…

Были, по крайней мере, два светила нашего литературного небосклона, безупречно игравшие свою роль: вдали от пестрой толпы взаимных восхвалений они снова и снова прогуливались по широкому проходу меж главных стендов издательств, погруженные в пылкую беседу, и по их проникновенным лицам угадывалось все грядущее влияние на будущее остального мира!

(Учитывая вышесказанное, в виде эпилога к этой почти театральной хронике мне хочется повторить здесь свою любимую присказку — да здравствует французский снобизм и да продержится он еще долго! Если все же он должен быть, как некоторые полагают, необходимым противовесом, позволяющим французской культуре существовать и дальше. Действительно, не кажется ли вам, что мы одна из немногих стран Европы, где еще сохранились маленькие книжные лавки? И где (как это приключилось со мной позавчера) еще возможно завести разговор о литературе с таксистом (даже несмотря на то, что он оказался восторженным поклонником автобиографий! Что, на мой взгляд, вполне простительно и нравится мне гораздо больше, чем если бы он по примеру своих коллег оказался поклонником «автоаксессуаров»!). А главное, скажу в заключение, если этот снобизм позволяет некоему романтизму, каким бы приторным тот ни был, бросать вызов всеобщему экономическому диктату, который при поддержке оголтелого либерализма со всей решительностью занимает позиции, до сих пор принадлежавшие любви к прекрасному.)

Post-scriptum: заканчивая эту главу, я узнал, что в воскресенье вечером книжную ярмарку пришлось эвакуировать в течение чуть больше часа из-за угрозы взрыва. По-видимому, существуют опасности и посерьезней, чем всеобщий закон