Читать книгу - "Мальинверно - Доменико Дара"

В надежде, что листок попадет в руки адресата, я направился в церковь на отпевание нотариуса Полония Ардо́ре.

Скорей по долгу службы, чем по какой-либо другой причине. Через несколько дней, как я стал работать на кладбище, могильщик заявил, что еще ни разу не видел меня на заупокойной службе; если раньше это могло сойти, то сейчас я должен был время от времени показываться не только на погребениях, но и на отпевании в церкви; мой предшественник всегда их посещал, а мое отсутствие могло вызвать кривотолки и порицания. Он так и сказал: порицания. В его небогатый просторечный язык изредка попадало затейливое слово – на этот раз «порицание», – которое казалось ему ученым, и он повторял его, как школьный учитель, по слогам, назидательным тоном. Поэтому я стал изредка появляться на отпеваниях, и как раз в тот день представился подобающий случай. Я пошел на площадь и, как обычно, уселся на верхней ступеньке церковной лестницы, поодаль от всех.

Именно там я впервые его увидел, под липой у памятника павшим солдатам; я сразу подумал, что это обыкновенный отбившийся от стаи бродячий пес, решивший понюхать городского воздуха. Однако он не был одичавшим, ни на кого не бросался: он был черным, как шарики пота и грязи, которые наш мэр каждый вечер скатывал у себя на ступнях и выкидывал в окно; пес был спокоен и смотрел по сторонам, словно явился на свидание.

Тимпамара приняла его на своей земле в тот день, когда дул сильный сирокко, разметавший груды бумаги на комбинате, поднял в воздух десятки, сотни страниц, заслонивших небо, как стаи ласточек, и планировавших на улицы, на балконы, в трещины тротуаров.

Может, и его занесло сюда этим ветром, всеоплодотворяющим ветром, образующимся от пролета астероидов и комет, распространяющих в космосе простейшие формы жизни, которые, найдя подходящие для себя условия на Земле, приживались и развивались. Может, за несколько минут до этого он был еще черным ворсистым комочком, летевшим из галактики Андромеды, облетевшим Плутон, и, подхваченный ветром от какого-нибудь метеора, опустился на цветочную клумбу у памятника погибшим солдатам, плодородную почву, на которой незаметно возрос и стал видимым человеческому глазу.

Когда прибыл похоронный кортеж, раньше времени, чем ожидали собравшиеся на площади, я увидел, как черный пес неспешным и ровным шагом последовал за процессией. Гроб подняли и на руках внесли в церковь, пес, опережая вдову, пристроился сразу за ним.

На него стали обращать внимание. Кто-то, наверно, подумал, что лучше его прогнать, но чинность и торжественность, с какою он шел, обезоруживали и разубеждали в дурных намерениях. Дошли до порога церкви, и тут на его пути встал пономарь: «Пшел, пшел отсюда» – зашикал на собаку и оттолкнул ногой. Черный пес еще несколько раз попробовал проскользнуть в церковь, но туфля пономаря была неумолима. Тогда пес спокойно спустился и улегся у подножия лестницы, свернувшись калачиком. Когда все вошли, последовала моя очередь. Пономарь впустил меня и запер дверь, забрался на звонницу и ударил в колокол, а потом устроился на хорах.

Вскоре из-за неудержимого кашля одного из скорбящих я и жители Тимпамары узнали о необычайных способностях этой собаки. Са́ппо-Мину́лио Террано́ва из-за приступа кашля должен был выйти, чтобы не мешать службе. Он толкнул боковую дверь, и пес с опасением вошел внутрь.

Священник уже начал заупокойную мессу, и полилось песнопение хора, когда по центральному нефу спокойно-спокойно, словно невеста под удивленными взглядами верующих, прошел пес и умостился под катафалком, на котором возвышался гроб.

В Тимпамаре такое видели впервые и, как все новое, появление собаки вызвало недоумение и напряженность. Когда хор допел, пономарь заметил собаку и осторожно подкрался к ней, чтобы прогнать, но священник знаком руки остановил его, а верующим, заметившим этот знак, заявил, что собака никому не мешает и может лежать на месте. Так оно и было. В течение всего отпевания пес лежал неподвижно, как будто уснул, но глаза его были открыты. Он шевельнулся, лишь когда подошли поднять гроб на плечи, встал и последовал за похоронной процессией. Все, включая меня, не спускали с него глаз всю дорогу до кладбища, но когда подошли, пес остановился у ворот. Я вошел первым, за мной проследовал кортеж, а он стоял и не двигался. Прошло еще несколько минут, и он исчез.

Могильщик тоже все видел, и когда мы остались одни, сказал:

– За все время моей почтенной работы такое я вижу впервые. Вы наблюдали, как он вел себя в церкви? А как нас сопровождал! До самого кладбища. Остановился лишь у ворот. Чудеса несусветные! – сказал он и, поморщив нос, добавил: – От вас несет, как от сосновой шишки.

Илия, стоявший с ним рядом, согласно кивнул. Возможно, я переборщил с одеколоном.

– Вы либо отгоняете трупный запах, – продолжил он, – либо в кого-то влюбились.

Иеремия Марфаро не мог нарадоваться: три покойника за два дня. В тот день – царствие небесное – преставился сам нотариус Полоний Ардоре, глава одной из самых богатых семей в Тимпамаре, дети не только выбрали из всего каталога самый роскошный гроб, но и просили не скупиться в тратах на цветы и прочую погребальную мишуру. Небесная музыка для слуха гробовщика, который за день опустошил свой склад и враз заработал столько, сколько за пять похорон бедняков.

Оставшись один, я собрался закончить расчистку дорожек на другой стороне кладбища.

Поравнявшись с могилой Улисса Бельведе́ре, мне показалось, я заметил вдалеке незнакомку в черном платье.

Сердце забилось. Я бросил метлу и устремился к ней. Но на полпути остановился. Подумал, как все произошло в прошлый раз, когда женщина испарилась, подумал о своей хромой ноге, замедлявшей время и тормозившей жизнь, и во избежание новой оплошности решил дожидаться ее у ворот. Там она наверняка покажется, из любого запутанного лабиринта всегда есть выход.

Я бы не сдвинулся оттуда ни за какие блага мира.

Подходило время закрытия, а ее все не было.

Я терпеливо ждал. И правильно сделал.

Она выпорхнула из третьего ряда семейных склепов. Голова опущена вниз, как если пересекаешь ручеек и выискиваешь, куда ступить, чтобы не поскользнуться и не упасть. Казалось, она балансирует на краю мира, и мне припомнилась строка из Мимнерма, говорящая о дрожащем листке. Мое сердце, казалось, билось в ритм ее неторопливым шагам: шаг – удар, еще шаг – и снова удар, приближение и задержка дыхания. На расстоянии полутора метров, метра сорока шести она оглянулась.

У меня сперло дыхание.

Эмма.

Это была она.

Она пристально на меня посмотрела. Я