Читать книгу - "Охота за тенью - Якоб Ведельсбю"

кругом. Не говоря ни слова, он выбивает локтем стекло в одном из окон. Оно почти беззвучно раскалывается на морозе. Йохан вытаскивает задвижки, влезает в окно и открывает мне дверь.

— Милости просим!

Он отступает на шаг в сторону.

В гостиной есть камин, в сарае обнаруживаются дрова, в холодильнике ничего, кроме четырех бутылок пива. Мы быстро приканчиваем их, закутавшись в пледы перед пылающим камином. Тепло медленно расползается по дому, и мы снимаем верхнюю одежду. Я уже успел забыть и про наш проект, и про «фиат» в снегу и наблюдаю за Йоханом, который перерывает шкафы и ящики. Из дальней комнаты он с триумфом притаскивает древний домашний телефон черного цвета с круглым наборным диском. У нас дома был такой, когда я был маленьким.

Тепло обнимает меня со всех сторон, и я переношусь в иные миры, которые одновременно и близки, и неимоверно далеки. Я снова в Гоа, и Йохан бежит ко мне через зал ресторана. Хватает меня за плечо, швыряет в стену и прижимает поблескивающий на солнце кухонный нож к напрягшимся мышцам моей шеи. Не знаю, под дозой ли Йохан, но он совершенно не в себе, и в эту секунду я абсолютно уверен, что он убьет меня. Кто-то растрепал, что мы с Марией переспали прошлой ночью, и это затмевает его разум. Я вспоминаю, как мы лежали с ней в какой-то щели между двумя лодками на пляже и, не издавая ни звука, занимались любовью, как и прочие парочки на берегу. Я не должен был этого делать. Он убирает нож от моего горла и начинает лупить меня, и я быстро перестаю оказывать сопротивление, потому что Йохан намного сильнее, к тому же он в состоянии бешенства и на грани утраты остатков самообладания.

Я знал, что он никогда не простит мне, никогда не будет мне больше доверять, даже если я пообещаю больше не смотреть в ее сторону и не приближаться к ней. С того самого дня Йохан решительно ко мне переменился. Может быть, поэтому я не сдержал данное ему слово. Мы с Марией встречались по нескольку раз в неделю, когда она вернулась в Данию, а он продолжал свои одинокие странствия по миру. Он сам сделал этот выбор, сказали мы друг другу. Потом Йохан наконец возвратился домой и решил обосноваться вместе с Марией в Германии. И они оба исчезли из моей жизни.

— Телефон работает! — вопит он в полном восторге.

19

Слегка приоткрываю глаза и смотрю на желтоватые, плавные языки пламени. Видимо, Йохан ночью подкинул дров. Я лежу на диване. Во рту пересохло. На столе стоят пустые пивные бутылки и чашки с недопитым растворимым кофе. Тут я замечаю Йохана, который растянулся прямо на полу, укрывшись пледом. Спускаю ноги на пол. Взгляд проясняется и начинает открывать новые детали. Отсветы каминного пламени мерцают на стенных балках и лижут стены, уходящие под самую крышу. Бытовая техника на кухне посверкивает в темноте своими красными глазками. Я уступаю накатившему желанию опять лечь, меня подхватывает непрерывный поток мыслей, берущих начало где-то в русле моего сознания, там, где вымысел и реальность сливаются в одно; я верю во все, что представляю, верю в самодостаточность человека и в то, что сознание вмещает в себя любые факты. Нужно всего лишь задать вопрос, расслышать ответ и поверить своему внутреннему голосу — вот и вся премудрость. Нет нужды призывать на помощь науку или вступать в беседу с ангелами, чтобы Вселенная поделилась своим знанием. Ведь когда человеческое тело разрушается, оно обретает единство с небесным пространством, со всеми его галактиками, солнечными системами, звездами и планетами.

Йохан потягивается под пледом. Я откашливаюсь и пытаюсь вернуться в реальность.

— Как спалось?

— Прекрасно! Супер! — сонно бормочет Йохан. — А ты как, выспался?

— Мне приснился сон.

— Что снилось?

— Не помню. Хотя нет, мне снился Гоа. Снились те времена. Ладно, неважно. Лучше расскажи, куда нас занесло, — интересуюсь я как бы между прочим.

Среди набитых снегом туч кое-где появились просветы, на небосклон выползло солнце. Мы стоим в гостиной у окна и не сводим глаз с залитого светом ландшафта.

— Мы совершенно точно в Шварцвальде, — заявляет Йохан. — Наш с Марией дом километрах в двухстах отсюда, и городок, где я родился, совсем неподалеку. Если не ошибаюсь, то вон в том направлении должен быть спортивный комплекс. Там по выходным устраивали молодежные вечеринки. Коктейль из рома и колы за одну марку. После нескольких стаканов ты уже был готов начистить кому-нибудь физиономию. Чужакам из других городков не рекомендовалось заявляться и клеить наших девчонок. К шестнадцати годам нос у меня был сломан трижды… Отец сам построил наш дом, — продолжает Йохан. — Он стоял на отшибе, до ближайших соседей надо было ковылять чуть не полкилометра, а весь городок насчитывал сто тридцать два жителя.

Сугробы вокруг дома и шапки снега на верхушках деревьев похожи на затвердевшие тучи. Йохан отворачивается от окна, он погружен в воспоминания:

— Три комнаты, кухня и туалет на первом этаже, плюс три комнаты и туалет на втором. Сад у нас был размером с футбольное поле. Там после уроков мы и гоняли мяч. В те дни, когда не строили в лесу хижины. Отец утверждал, что у взрослого мужчины уйдет не меньше недели на то, чтобы пересечь Шварцвальд из конца в конец, и притом здесь легко заблудиться. Нигде мне не было так хорошо, как в моем домике на верхушке дерева в сумрачной глубине леса. Дома у нас все зависело от настроения отца, ну а оно зависело от того, сколько он уже принял. Чаще всего он бывал грустен и серьезен. Он был уже немолод, когда я родился, ему исполнилось тридцать восемь. Наверное, у него было ужасное детство, не знаю, но он не любил говорить о прошлом, и родственников у него вроде бы не было. Мама рассказала однажды, что война и семь лет лагерных работ на шахте искалечили его. В его жилах текла цыганская кровь, поэтому в конце войны его поставили перед выбором: или концлагерь, или сражаться против Красной армии. Ему было двадцать три, когда в пятьдесят втором году он освободился из русского плена.

— А твоя мать? Какая она была? — Я перехватываю его взгляд.

— Знаешь, для меня до сих пор загадка, почему она вышла за отца. В отличие от него, она умела владеть своими чувствами, к тому же была способнее и образованнее, чем он, да и моложе на тринадцать лет. Вряд ли мама была