Читать книгу - "Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев"

месте дымящиеся руины, божественные звуки перенеслись чрез железный занавес и чуть выдыхающийся побег heavy metal rock’a оказался привит к нашему пустившемуся в рост дичку. Благодарение небесам, что в массе своей мы не знали английского языка и не мо-гли оценить сугубую незамысловатость текстов: русский школьник со своей врожденной волчьей серьезностью готов простить что угодно, кроме простоты (каламбур почти невольный). В первый и, вероятно, в последний раз за русскую историю музыка стала общим народным деланием, не насаждаемым сверху (заставку «Пионерской зорьки» знали поголовно, но кто стал бы крутить ее на проигрывателе), а проросшим из самой глубины национального духа. «Дай мне, на что опереться в моем разрушенном мире», — воскликнула юная душа. Ответом прозвучали первые аккорды тринадцатиминутной великолепной «Rime of The Ancient Mariner» группы «Iron Maiden», истинного гимна эпохи: да, мы (по крайней мере, в массе своей), и не слыхали в те годы о Кольридже, но дух культуры, который дышит где хочет, предпочел предстать перед первым послесоветским поколением именно в таком обличье.

На несколько лет музыкальные пристрастия сделались не просто главным, но единственным способом самоидентификации для лиц возрастом от двенадцати до двадцати: вопрос «что слушаешь» сменил сакраментальный, державшийся веками «с какого ты района», хотя неверный ответ по-прежнему грозил самыми плачевными последствиями. Английские названия, с трудом просачиваясь через не по возрасту огрубевшие носоглотки, служили шиболетом и охранной грамотой; новое явление Эвтерпы было обставлено эмблематически: ее служители носили длинные волосы, джинсовые или кожаные жилетки, металлические цепи и браслеты. В полном соответствии с учением покойного Иванова, зрители и слушатели сами вовлекались в оргиастическое действо — и по всему пространству исчезающей страны, хотя и с семидесятилетним опозданием расцвели-таки долгожданные фимелы и орхестры — школьные рок-группы, вплетающие свои голоса и мелодии во всенародный дионисийский хор.

Группа, собравшаяся, отыгравшая четыре концерта, процветшая и распавшаяся в средней школе № 4 города Энска состояла из пятерых участников. Никто из свидетелей их триумфа не догадался запечатлеть концерт, да хотя бы и репетицию, на кинопленку (о видео тогда не слыхивали). Если бы какой-нибудь досужий историк культуры задумал собрать десятилетия спустя свидетельства их существования, ему пришлось бы иметь дело с полусотней устных рассказов, чудом сохранившимися магнитофонными записями и несколькими чуть пожелтевшими от времени глянцевыми фотографиями. Одна из них и сейчас лежит передо мной. Снята она, очевидно, кем-то из родителей, а может быть, и учителей: по крайней мере, фотограф стоял в правом (если смотреть от двери актового зала) проходе: весь центр был занят «танцующим партером» — стулья были убраны, и старшеклассники, которых только и допустили на концерт, заходились там в особенной вакхической пляске, которая почти не изменилась за три тысячи лет, разве что виночерпиям приходилось соблюдать определенные меры предосторожности, чтобы не попасться в лапы отряженным смотреть за порядком физруку и военруку.

На фотоснимке с заваленным, как сказали бы десятилетие спустя, горизонтом (язык специально расставляет нам в назидание эти хронографические вешки) хорошо видны все пятеро: Аня Пихтина с микрофоном, воздевшая свободную руку в типично марианнском жесте (слащавая дрянь Делакруа непременно перепархивала из учебника на стену кабинета истории и обратно), Женя Хотиловский и Саня Нарышкин с двумя одинаковыми 650-ми «Уралами», синхронно наклонившиеся в подсмотренной где-то позе, отрешенно стоящий в стороне Юра Говоров с редчайшей, раздобытой на один концерт ереванской бас-гитарой «Крунк» и в глубине сцены, под громадным, склеенным из шести ватманских листов плакатом «Крылатый гость» (так называлась группа), еле видная из-за ударной установки миниатюрная Юля Сиротина, самозабвенно колотящая по том-тому: очевидно, снимок был сделан во время барабанного соло. После долгих экспериментов, во время одного из которых пришлось тушить загоревшийся занавес, опыты со сценическим дымом решено было отставить, так что фотография вышла неожиданно четкой для любительского аппарата тридцатилетней давности: видны не только малейшие детали сцены, но и тончайшие оттенки выражений лиц музыкантов: почти тождественная смесь тревоги, воодушевления, внимания и эндорфинового нутряного довольства, известного каждому, кто выступал со сцены перед многолюдным залом.

Через тридцать один год, четыре месяца и два дня после запечатленного концерта, последнего в истории группы, в кабинет Евгения Алексеевича Хотиловского, коммерческого директора рекламной компании «Грифон», вошел посетитель. Был он не просто невелик ростом, а как-то гармонически компактен, словно увеличенная до размеров некрупного человека реалистичная кукла, изображающая менеджера: короткая, хотя и в меру затейливая стрижка, аккуратная, явно вымеренная по миллиметрам, поросль на подбородке и щеках; пиджак с легкой свободомыслинкой, заключающейся в чуть более ярких полосках, чем позволил бы себе отправляющийся на заработки москов-ский негоциант, кожаная папка-портфель, пошитая, впрочем, из шкуры какого-то нетипичного существа, заполнявшего эволюционное зияние между крокодилом и страусом. Отличали визитера лишь ярко-красные губы, сильно выделявшиеся на бледноватом лице: хозяин кабинета подумал даже, не накрашены ли они (что его, как человека прогрессивных взглядов, конечно, ничуть бы не смутило), но уже минуту спустя, после ритуального рукопожатия, обмена визитными карточками («Мещанинов, ходатай по делам») и отвергнутого предложения кофе, детали внешности гостя померкли на фоне его речей.

Смотря прямо в глаза собеседнику, Мещанинов сообщил, что он представляет в России одно из подразделений крупнейшей транснациональной звукозаписывающей компании, возглавляя один из ее здешних проектов. Главное их изобретение, которое должно помочь в ближайшие годы «закрепиться на лидирующих позициях» (он так и сказал) — особенная компьютерная программа, склепанная здешними же умельцами, которая способна по одному-двум трекам предсказать будущее музыканта с математической точностью. Сочно ухмыльнувшись, Мещанинов пояснил, что речь идет, конечно, не об индивидуальном будущем, которое находится вне человеческой компетенции, так что спрогнозировать скорострельную грудную жабу программа не в силах, но вот определить «качество и количество будущей фанатской платежеспособной массы» (опять цитата) она может почти безукоризненно. По профессиональной привычке Хотиловский начинал уже прикидывать, каким образом его собственная компания может понадобиться в рекламе этой штуки, когда визитер озадачил его по-настоящему. Оказывается, отлаживая программу, разработчики последовательно скармливали ей с экспериментальной целью все музыкальные записи, до которых могли дотянуться. Почти всегда результаты были ожидаемыми: «Rolling Stones» и «Pink Floyd» получали по 96–98 баллов из ста возможных, «Undertones» и «Stooges» по 92–94, задним числом верифицируя стихийно сложившиеся иерархии. Нечто похожее повторилось и на отечественном материале, с тем только различием, что Хотиловский, помнивший с прежних еще времен недостижимые западные образцы, вовсе не следил за прихотливыми эволюциями русского рока и названия «Обнóженные нервы» и «Третья стража» ничего ему не говорили. Ради эксперимента в программу закладывали одну песню за другой, покуда не оказалось, что скопленная за последние несколько десятилетий фонотека близка к исчерпанию: тогда перешли к записям любительским, извлекая их сплошным тралением музыкальных кладовых профанного интернета. И тут, наконец, случилось давно и втайне ожидаемое чудо: обнаруженные