Читать книгу - "Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза - Михаил Алексеевич Кузмин"

тяжелых пар-чевых одеждах, в браслетах и кольцах на обнаженных руках. Я не мог шевелиться, я сидел опустив веки, но я видел и медную дверь, и лампады, и ангела с сумрачным ликом я видел, хоть был он за мною; и я видел себя как чужого: я сидел на высоком троне посредине большого зала, откуда-то слышалось бряцание кадильниц. И в тишине раздался голос, как звук металла: «пусть совершается должное!»…

Он стоял предо мной на коленях, я видел сквозь закрытые веки его бледную, тонкую шею, склоненную под тяжестью кудрей, его лиловатые одежды. Я не видел, как он пришел – медная дверь не отворялась – я его вдруг увидел пред собою; казалось, он всегда был здесь коленопреклоненным. В моих руках были длинные золотые ножницы – они всегда были в моих руках. Я должен был сам срезать эти кудри, и для меня это было равно гибели; я не мог ослушаться, я творил лучшую волю, но для меня это было равно гибели. Блистающий крыльями стоял за мною, нахмурив брови, кадильницы тихо бряцали.

Я взял прядь кудрей левой рукою, левой рукой я поднял его нежные, мягкие кудри – и неземная слабость наполнила меня. Это было слаще, чем ребенку спать у груди матери, чем смотреть на далекие звезды весною, чем петь священные гимны солнцу на вершинах гор; это было слаще чистого меда, слаще молока и запаха жасмина, слаще поцелуя возлюбленной, слаще благодетельной смерти! Я стриг его кудри правой рукою, и бесшумно падали пряди волос на ступени трона, как мертвые листья, как розы на священном пути богини. Все было кончено… лампады вращались подобно небесным светилам. Одежды бледнели и таяли как облако, скользя вдоль медных стен зала, и вся душа моя стремилась за ними, будто в них было счастье и жизнь; она дрожала, как тетива спущенного лука, как струна священной арфы; желание трепетало, как птица; тяжесть спадала с меня, как оковы; в жилах струилась радость жизни, высшая воля казалась далекой, невозможное казалось близким – я поднял веки, давно не поднимавшиеся веки!

Ангел с сумрачным взглядом, ангел в медной кольчуге, ангел от века стоявший недвижно – стал предо мною. Высоко поднял свой щит он, чтоб скрыть от меня видение; его крылья блистали как солнце, его лик был страшнее молнии. Казалось, прошли века.

Я сижу на высоком троне посредине большого зала, медная дверь заперта, лампады движутся тихо, подобно небесным светилам, ангел с сумрачным ликом недвижно стоит за мною, откуда-то слышно бряцание кадильниц.

1897. Август.

Картонный домик

Глава первая

«Кто же вошел третьим?»

– Никого: нас двое.

«Милая Маня, у тебя двоится в глазах от волненья».

Вошедшие два господина в чем-то одинаковых, несмотря на разность цвета, костюмах были охвачены ярким для небольшой в виде коридора с четырьмя зеркалами комнаты светом пяти лампочек, говором, криком, носящейся пудрой, дымом папирос.

Сидевшая перед зеркалом, где на розовой ленточке, будто у девичьей постели, висел образок «Взыскание погибших», кричала в пространство, не поворачивая головы и накладывая на веки синюю краску:

«Пелагея Петровна, голубушка, готова пелеринка для „Напрасного путешествия“? Поторопитесь!»

Через стенку где-то отвечали издалека. Искусственно восторженные, не привыкшие к небольшому помещению голоса снова хором защебетали навстречу высокой блондинке с красивым, сухим и ординарным лицом.

«Надя! сколько лет, сколько зим! правда ли? ты нас бросаешь? ты больше не играешь?»

– Надежда Васильевна изволит капризничать, – заметил длинноносый господин со скучным лицом.

«Вовсе нет. Вы не знаете, Олег Феликсович, как было дело. Вы помните начало сцены: я вхожу со словами: добрый вечер, дорогая фру Текла. Варвара Михайловна сама мне говорила…»

– Если б на генеральной у меня отняли роль, я бы не знаю, я бы в Мойку бросилась! – истерически докладывала сидящая у зеркала.

Раздавались звонки по коридорам, где стихал шум, занавески раздувались.

«Вчера мы катались с гор, я не заметила, как отморозила ухо; только дома узнала, что было 23 градуса».

– Отчего вы таким именинником?

«Я получил очень приятное извещение, что скоро сюда приедет мой друг Мятлев из Москвы».

– Да? и скоро?

«Очень: завтра жду».

– Вы очень рады?

«Конечно: я ему – большой друг». «Забавно, что мне уже сегодня представилось, что вы вошли ко мне втроем».

– Это напоминает старую арию, – заметил старший из двух в желтом жакете:

Если двух влюбленных встретим,

Мы их встретим вместе с третьим,

Третий кто? сама любовь.

«Разве вы – влюбленные?»

– Конечно, постоянно, только не друг в друга.

Она уже бежала по лестнице, не слушая и напевая: «Мятлев приедет, Мятлев приедет».

– Тише! дают занавес! – высунулся помощник.

За кулисами стихло, и странно доносился со сцены голос главной актрисы, падающий и волнующий: «Если б ты знала, как сладостно, как неудержно влечет меня голос любви!..»

Два господина, в чем-то одинаковых, несмотря на разность цвета, костюмах, тихо прошли в темный партер, наполовину пустой.

Глава вторая

Сырые страницы толстой почтовой бумаги были быстро безостановочно покрываемы мелким неровным почерком. В большой, почти пустой комнате, только с книгами по стенам, с цельного стекла без занавесок окном, под неясным светом двух свечей на небольшом столе, сидели двое молча, и только скрип пера слышался в воздухе, где плавали синие кольца папиросы второго.

Приложив печать с головой Антиноя к лиловому сургучу на запечатанном конверте, писавший продолжал молчать, глядя перед собою.

– Это – кончено? письмо разрыва? – спросил курильщик.

«Это кончено; письмо разрыва», – неуверенно и не сейчас отозвался Демьянов.

– Вы любите делать решительные шаги. Скажите, вы никогда не раскаиваетесь?

«Я не делаю никаких шагов, все делается само, а раскаяние, как египтяне, готов считать смертным грехом».

– А мне очень жаль весны и этого лета!

«Да, – задумчиво проговорил первый, – как это было давно!»

– Это было три месяца тому назад.

– Помните наши путешествия в сад?

«Это когда я временно жил у вас, Налимов был постоянно с нами!»

– Поездка в «Славянку»…

«Однажды мы возвращались чуть не вчетвером на единственном извощике…»

– И купили на мосту роз.

«Они были несколько увядшие и осыпались по всей лестнице, по коридору, по комнате, будто усыпая путь».

– На следующий день вы были в Сестрорецке.

«Это было давно, мы два раза купались, но это было без вас».

– Потом и со мной.

«Там мы все пили шабли Mouton Dimoulin».

– Мы часто играли Figaro… «А мой отъезд?»

– Вы очень страдали на Волге?

«Ужасно; помните отчаянные письма, телеграммы, ранний приезд?»

– Вы были