Читать книгу - "Росгальда - Герман Гессе"

стебель липового цветка. В саду было свежо и сыро, а стебель имел горький вкус. Он выплюнул его и с досадой остановился. Ему ничто не приходило в голову. Сегодня ему не хотелось быть ни принцем, ни разбойником, ни извозчиком, ни архитектором.

Нахмурив брови, смотрел он на землю и, разрыв кончиком ботинки песок, отшвырнул ногой далеко в траву серую слизистую улитку. Все сегодня было такое чужое, даже птицы и бабочки, ничто не слало ему улыбки и не веселило души. Все в природе молчало, все казалось таким будничным, безотрадным и убогим. У ближайшего куста он попробовал маленькую красную ягоду смородины; она была холодная и кислая. Надо было бы лечь и заснуть, думал он, и спать до тех пор, пока все опять не станет новым, красивым и веселым. Не стоит вот так ходить кругом и мучиться, и ждать чего-то, что и не думает приходить. Как хорошо было бы, если бы, например, вдруг вспыхнула война, и на дороге появилось множество солдат верхами или если бы где-нибудь загорелся дом, или вдруг сделалось большое наводнение. Ах, все это бывает только на картинках в книжках, на самом деле ничего этого никогда не увидишь, да, может быть, в жизни все эти вещи вовсе никогда и не случаются.

И мальчик со вздохом поплелся дальше. Хорошенькое нежное личико было уныло и безжизненно. Когда он услышал за высоким частоколом голоса Альберта и матери, ревность и отвращение овладели им с такой силой, что у него выступили слезы на глаза. Он повернулся и тихонько пошел прочь, чтобы его не услышали и не окликнули. Он не хотел теперь никому давать отчет, не хотел разговаривать, выслушивать замечания и наставления. Ему было скверно, очень скверно, и никому не было до него дела. Так, по крайней мере, он хотел упиться своим одиночеством и тоской и почувствовать себя по-настоящему несчастным.

Он подумал было о Боге, которого временами очень ценил, и на момент эта мысль принесла ему отдаленный проблеск утешения и тепла, но это сейчас же прошло. Очевидно, и Бог не мог ему ничем помочь. А между тем ему именно теперь так нужен был кто-нибудь, на кого можно было бы положиться и от кого можно было бы ожидать чего-нибудь хорошего и утешительного.

Вдруг он вспомнил об отце. Чувство подсказало ему, что отец, может быть, поймет его: ведь он сам по большей части был так молчалив и не весел, и вид у него был такой напряженный. Несомненно, он стоит теперь, как всегда, в своей большой тихой мастерской и рисует свои картины. Собственно нехорошо ему мешать. Но ведь он только на днях сказал, чтобы Пьер приходил к нему всегда, когда ему захочется. Может быть, он уже забыл об этом, – все взрослые так скоро забывают свои обещания. Но попробовать все-таки можно. Боже мой, что же делать, если на душе так нехорошо, а утешения ждать больше не от кого!

Сначала медленно, потом, с загоревшейся вдруг надеждой, быстрее и бодрее направился он по тенистой аллее к мастерской. Здесь он взялся за ручку двери и остановился, прислушиваясь. Да, отец был внутри, он слышал его громкое дыхание и легкое покашливание, слышал, как постукивали деревянные рукоятки кистей, которые он держал в левой руке.

Он осторожно нажал ручку, бесшумно открыл дверь и заглянул в комнату. Сильный запах скипидара и лака был ему противен, но широкая, сильная фигура отца возбуждала надежду. Пьер вошел и закрыл за собой дверь.

При стуке захлопнувшейся двери художник, за которым Пьер зорко наблюдал, вздрогнул и повернул голову. Напряженный взгляд выразил недовольный вопрос, а рот принял неприятное выражение.

Пьер не шевелился. Он смотрел отцу в глаза и ждал. Сейчас же глаза последнего стали ласковее, а сердитое лицо смягчилось.

– Смотри-ка, Пьер! Мы не виделись целый день. Тебя послала мама?

Мальчик покачал головой и дал себя поцеловать.

– Хочешь немножко посидеть и посмотреть? – ласково спросил отец.

В то же время он снова повернулся к своей картине и поднял руку с заостренной маленькой кистью. Пьер наблюдал за ним. Он видел, как художник смотрел на полотно, как напряженно и как будто гневно глядели его глаза, и нацеливалась сильная, нервная рука с тонкой кистью, видел, как вырезывались морщины на его лбу, а зубы впивались в нижнюю губу. При этом он вдыхал крепкий воздух мастерской, которого он не любил никогда и который сегодня был ему особенно противен.

Глаза его померкли, и он застыл у двери, точно парализованный. Все это было знакомо ему – этот запах, и эти глаза, и эти гримасы внимания, и он понял, как глупо было ждать, что сегодня будет иначе, чем всегда. Отец работал, он копался в своих красках с этим их ужасным запахом и не думал ни о чем в мире, кроме своих глупых картин. Глупо было приходить сюда.,

Лицо мальчика вытянулось от разочарования. Он так и знал! Сегодня ему не было нигде прибежища – ни у матери, ни здесь!

С минуту он рассеянно и печально стоял и, не видя, смотрел на большую картину с блестящими влажными красками. Для этого у папы есть время, а для него нет. Он опять взялся за ручку двери и нажал ее, собираясь тихонько уйти.

Однако Верагут услышал робкий шорох. Он обернулся, что-то проворчал и подошел ближе.

– В чем дело, Пьеро? Куда же ты? Разве ты не хочешь немножко побыть у папы?

Пьер отдернул руку и слабо кивнул головой.

– Ты хотел мне что-нибудь сказать? – ласково спросил художник. – Пойдем, сядем рядом, и ты расскажешь мне. Ну, как вчерашняя прогулка?

– О, очень хорошо, – послушно ответил мальчик.

Верагут провел рукой по его волосам.

– Тебе она, кажется, не пошла впрок? У тебя немножко заспанный Вид, детка! Не давали ли тебе вина вчера, а? Нет? Ну, что же мы будем делать? Рисовать?

Пьер покачал головой.

– Мне не хочется, папа. Сегодня так скучно.

– Скучно? Ты, наверно, плохо спал? Может быть, займемся немножко гимнастикой?

– Мне не хочется. Мне хочется только быть у тебя, и больше ничего. Но здесь так плохо пахнет.

Верагут погладил его по голове и засмеялся.

– Да, беда быть сыном художника, когда не любишь запаха красок. Ты, видно, никогда не будешь художником!

– Да я и не хочу.

– Чем же ты хочешь быть?

– Ничем. Мне хотелось бы быть птицей или чем-нибудь в этом роде.

– Это было бы недурно. Но скажи мне теперь, дружок, чего бы тебе хотелось. Видишь ли, мне