Читать книгу - "Как было — не будет - Римма Михайловна Коваленко"

За всю свою жизнь Надежда Ивановна столько не думала и не говорила о деньгах, сколько пришлось за эти три дня. Шла после работы домой, вспоминала разговор с Леной, с двумя Колями, и голова шла кругом. «Пусть Федя участок садовый покупает. И поскорей. Чтобы, как говорится, купить и забыть». Так она думала, и слезы обиды кололи глаза: не нужен, совсем не нужен этот участок, не полюбят его ни Лена, ни Сашка, а у нее даже на самый малюточный домик за городом нету уже просто сил.

Пришла домой, а там новая дискуссия. Сидят в столовой за круглым столом Федор, Саша и Лена — лица бледные, глаза горят.

Она еще плащ не успела в прихожей снять, а Федор уже позвал ее:

— Надя, как ты скажешь, так и будет. «Запорожец» в завкоме предложили. Последняя модель, замечательная машина.

— Мама, не оплошай, — закричал вслед за ним Сашка, — в твоих руках счастье всей семьи. На базар тебя возить буду!

«А как же садовый участок?» — хотела спросить она, но вслух сказала другое:

— Я есть хочу. С работы я пришла. Голова у меня болит от этих больших денег.

Они сразу все всполошились. Лена борщ бросилась разогревать. Федор хлеб резал. Сашка полотенце держал, когда она руки мыла. Надежда Ивановна села за стол, поднесла ложку ко рту и заплакала.

— Легкие это деньги, — плакала она, — с неба упали. От того и мучаемся мы с ними.

— Ешь, — виновато глядя на жену, сказал Федор Семенович, он не привык к ее слезам и очень страдал, когда она изредка плакала, — успокойся и ешь. Какие же это легкие деньги? Димка первый у нас. Ты тяжелей всех его рожала. А как с грудным мы с ним маялись? Как по очереди ночь напролет — а-а-а-а! — из угла в угол по комнате? А как он дифтеритом болел? А как ключицу ломал? Это только его разве боль была?

— А как меня в недельные ясли отдали, когда он в академию готовился, — сказала Лена, — я, может, от того такая черствая и расту, что в недельных яслях жила.

— Не наговаривай на недельные ясли, — повернулся к ней Федор Семенович. — Ты как родилась директором, так им и осталась.

Он погладил жену по голове и поцеловал в макушку.

— Всей семьей заработаны эти деньги, и никто из нас не должник Дмитрия. И пусть голова твоя не болит от этих, как ты высказалась, больших денег. Это в банке, в сберкассе каждый рубль равен рублю, а в жизни бухгалтерия иная. Одному три шестьдесят две — непосильные деньги, он еще двоих ищет, чтобы товар свой выкупить, а У другого две тысячи только часть от полной суммы. Один с цветным телевизором и двухэтажной дачей чахнет от бедности, а другой в кредит холодильник купил и смотрит богачом. Это понимать надо. Какие люди, такими у них и деньги становятся. Наши две тысячи трудовые, благодарные, радостные…

Так успокаивал он свою Надежду Ивановну, а дети стояли рядом и слушали.

— Ладно, — вытирая слезы, сказала Надежда Ивановна, — что вы вокруг меня, как возле больной, собрались.

Через полчаса все уселись вокруг стола в большой комнате, и Надежда Ивановна, оглядев свою притихшую семью, спросила:

— Так что это за счастье в моих руках, и кто это меня на базар обещал возить?

— Я обещал, — ответил Саша, — если купим «Запорожца».

— Сашка за рулем, папа рядом, а мы с тобой сзади. — Это сказала Лена.

— И куда это мы все вместе едем?

Саша:

— На Кавказ! В Прибалтику! В Суздаль!

Лена:

— Куда глаза глядят. Куда дорога — туда и мы.

— В начале лета — куда-нибудь к реке, а в конце лета — в лес, по грибы. — Это сказал Федор Семенович.

— Что ж, — подумав, ответила Надежда Ивановна, — поехали!

И только все они так славно сошлись в своих желаниях, только впустили свою мечту на новенькие сиденья новенького «Запорожца», как тряхнуло машину на ровном месте, и очнулись, и побледнели от нежданного ухаба счастливые пассажиры.

— Три тысячи пятьсот? — переспросила Надежда Ивановна и грустным голосом закончила: — Не хватает тысячи.

— Тысячи пятьсот, — подсказала Лена.

— Тысячи, — не вдаваясь в подробности, подтвердил слова жены Федор Семенович.

— Может, у нас есть облигации трехпроцентного займа? Так их можно продать за полную стоимость. — Это из Сашки вылез тот, второй человек, который соседствовал рядом с умным.

— Нет у нас таких облигаций, — ответил Федор Семенович.

Они замолчали, но это было не безнадежное молчание. Они ждали. Ждали, когда вступит один из жизненных законов, по которому из каждого безвыходного положения есть выход.

Есть такой ушлый и таинственный закон жизни: человек с трешкой в кармане, решивший купить рояль, или машину, или построить кооперативную квартиру и сделавший необдуманный решительный шаг по пути такого рискованного предприятия, непременно будет играть на рояле, мчаться в машине, жить в кооперативном доме. Долги не задушат его, больше того, он избавится от них раньше, чем почувствует весь их кабальный смысл. Главное — знать этот закон и не сомневаться.

— Надо у кого-нибудь занять, — сказала Надежда Ивановна.

— У кого? — спросил Федор Семенович.

— Ни у кого! — выкрикнула Лена. — Я придумала! У Димы осталась тысяча. Надо срочно дать телеграмму — пусть высылает.

— Это уж чересчур. Это неблагородно. — В Сашке на этот раз заговорил умный двойник.

— А загонять меня в недельные ясли было благородно?

— А тебе, Лена, засорять двор и подъезд — благородно? — Саша не мог долго терпеть засилье умного.

— Чем засорять?

Саша откинул голову и, довольный, расхохотался.

— Двойками!

* * *

Надежда Ивановна и Федор Семенович не стали просить тысячу у старшего сына. И младшим не сказали, где, у кого, на какой срок взяли взаймы деньги. Такая ноша не делится. Если делить ее на всех, то все равно на каждого она падает полным весом. А жизнь детей, даже больших, должна быть все-таки более легкой, чем у взрослых.

И хватит о долгах. Долг они выплатили, он исчез, а машина осталась. Та самая, какую хотели, — «Запорожец». Если встретитесь где-нибудь на шоссе Минск — Москва или Симферополь — Ялта, помашите им рукой. И не сочувствуйте: мол, не догнать тебе, не перегнать никого, малютка «Запорожец». Они никого не обгоняют. У них отпуск, и они никуда не спешат. Да к тому же Надежда Ивановна пристально следит, чтобы Сашка, который еще не отслужил в армии, по молодой глупости