Читать книгу - "История прозы в описаниях Земли - Станислав Снытко"

улице оказалось довольно много, с виду даже больше, чем в Сан-Франциско, но многие заведения были закрыты, как правило, навсегда, а открытые выздоравливающего не привлекали. Дверной проём каждого работающего заведения был перегорожен плексигласовым прозрачным щитком с прямоугольным отверстием приблизительно 20 на 40 сантиметров, и в эту прорезь, как в открытый космос или на передовую, наружу выдворялся терминал для оплаты, бутылочка с антисептиком и ведёрко для чеков, через неё же покупателю передавался заказанный продукт. Стоя в очередях к этим прорезям на расстоянии полутора-двух метров друг от друга (дистанция размечена специальными наклейками на тротуаре), люди слегка переминались в нетерпеливом беспокойстве, будто очередная фаза локдауна грозила начаться раньше, чем они успеют приобрести и употребить то, что решили приобрести и употребить. Выздоравливающий старался обходить группы людей, дожидавшихся кофе, пиццы, мексиканского гриля и бразильского хлеба, и замедлялся у многочисленных «колониальных» лавок, которых здесь насчитывалось так много, будто шёлковые диваны, поющие чаши, японские гроты и прочие бородатые караси были для олбанчан предметами первой необходимости. Он шёл с востока на запад, удаляясь от людных мест, заглядывая в открытые двери магазинов, витрины салонов красоты и кафетериев, в прачечную, где встретился взглядом с другим человеком в маске, который заправлял свою бороду в барабан стиральной машины, не сводя глаз с выздоравливающего до тех пор, пока не закончилось окно. Одна сцена впечаталась особенно глубоко. Он шёл мимо полупустой террасы корейского ресторана, где за одним из столиков пожилая разнополая пара проводила время на ледяном ветру, пытаясь разговаривать и есть так, чтобы не снимать масок; для этого им обоим приходилось слегка задирать маску снизу, совать немедленно фрагмент еды и тут же маску опускать, чтобы вирус не прошмыгнул заодно. Эти двое мёрзли и прожёвывали пищу неаккуратно, они могли подавиться, простудиться на ветру, а их беседа едва ли получалась плавной и содержательной, да и разбирали ли они вообще что-либо, бубня и прислушиваясь сквозь маски, жевание, шум машин, болтовню прохожих? – но всё-таки на этой террасе они были вдвоём, вжавшись в стулья, вжавшиеся в деревянный настил. Они остались посреди ветра и дистанцирования сиять в мыслях выздоравливающего как образец того, чему он не находил соответствия внутри себя, а потому напоминал себе об их свидании в качестве предостережения. Пора было возвращаться, но напоследок он забрался на холм, с которого открывался вид на солнце, опускавшееся в океан ровно посередине между двумя опорами Золотых Ворот; бегун преувеличенно атлетического телосложения взобрался по западному склону холма, остановился неподалёку от выздоравливающего, взглянул на солнце – оно почти скрылось в воде – и побежал дальше с тяжким шипением из-под маски.

Крохоборствующая хитрость

Затем, образовав своего рода естественную геологическую лакуну в этой истории, часть текста исчезла с диска, как чёрная и мраморная страницы – из советских изданий Стерна, так не пишут, а обводят по контуру, ведь и надёжную мысль сопровождает выключенный свет. Продвинувшись примерно на треть в романе Эдгара По, выздоравливающий начал осознавать, не отрываясь от потребления текста, что его бесповоротно сожранные компьютером записи о старой прозе теперь просвечивают между чужих строк, в неглубокой воде между большой землёй и островом, где не нужно вызволять утонувшее – оно и так просвечивает. Оно уничтожается выборочно и основательно, никаких временных файлов или драфтов в кэше не сохранилось, только тетрадная страница, потерявшаяся однажды в массах посторонней бумаги: рукопись, найденная в ксероксе. Тяжёлый табак, как будто выкуривают из помещения, чтобы ветер от залива притащил к ногам первую полосу газеты с гляциальной массой, кусочками летящей в воду, – уж лучше сидеть «дома» в термическом полуобмороке, рисовать на полу маршрут плавания Артура Гордона Пима по направлениям ветра и градусам, не делая никаких реальных движений, только на окраинах мигрени, не работая глазами. Но книга По закончилась, и начались вопросы: чем роман отличается от большой книги? В порядке эксперимента уберём все отвлечённые описания и возьмём только действие, emplotment, голый сюжет – но как определить, где заканчивается действие и начинаются привходящие частности, добавленные только из привычки к соразмерности эмоций? Следовательно, придётся всматриваться в каждый факт, как если бы он был очищен от сюжетных ассоциаций – деталь как деталь, блокнот с карандашом в кармане Пима (как он сумел продержать блокнот сухим на палубе, с которой волна смела всё, включая самого Пима?), а лучше – письмо в стеклянной таре, заложенное капитаном судна на самом высоком холме архипелага Кергелен, которое, надо полагать, в нужный момент должно было попасть к другому персонажу и тем самым прийти на выручку в сюжете, но только ничего подобного в книге не будет – всё сорвётся в полую Землю вместе с незадачливыми героями, а письмо так и останется лежать в таре на неприглядном острове, на своей единственной странице. Блокнот и карандаш, бутылка, королевские пингвины гадят по ветру. Инсомния, солёная головомойка, воющая пустота в желудке – и скомканный финал романа с вежливой импровизацией на тему петроглифов, пара-тройка патетических символов проскочили над полярной воронкой и пресно убежали в 22 марта 1838 года. А всё-таки – завораживающий, ни на что не похожий роман… Правила игры сводятся к тому, что прикинуть ситуацию можно только на один ход вперёд – не более, так что, когда записки выздоравливающего съедаются компьютером, на их место, на место тревоги и пропажи, заступает форма просвечивающей матрицы, графического lorem ipsum’а для обводки записей поверх чужих, и это не даёт никакого прагматического результата, за исключением медлительного камуфляжа, под которым буква за буквой чередуется одна и та же крохоборствующая хитрость. В закусочной при бледно-бирюзовых столах с алюминиевой окантовкой, то есть здесь же – по ту сторону прямоугольного экрана так называемой витрины, так сказать, в углу витринного мира и наискосок от двери с медной ручкой единственный посетитель демонстративно ушёл спиной в перекрытие, в открытую книгу По, в ленту фейсбука, вплоть до баррикад, которые всё никак не построят себя, – чересчур сыро, и там, где снизу плечо в куртке касается стекла, несколько световых импульсов стянуты в неподвижное новообразование. Бегут записи и словесные тычки, виктимблейминг, а каких-то без малого двести страниц старого романтического текста никак не заканчиваются, прокручиваются в голове снова, снова, продолжая заточение обезумевшего героя в корабельном трюме уже без книги в читательских руках.

Камуфляж

Однажды выздоравливающему уже приходилось начинать с того, что можно назвать «экзистенциальный shut down»: откуда ни возьмись намечается персоналия, которая как бы «потеряла бинокль», но вместо поисков зачем-то роет зубами индивидуальный проход к центру Земли. Хитрость не в том, что