Читать книгу - "Проданная деревня - Борис Андреевич Можаев"

Шишиги

Как-то в лугах, на рыбалке, сидя возле реки, я заметил, что мой приятель шкипер Федот опасливо отодвигался от берега.

– Ты чего это, Федот Иваныч? – спросил я.

– Боязно, – ответил он, поеживаясь. – Стемнелось. Время смурное – самый разгул для шишиг.

– Каких шишиг?

– Известно каких… Этих самых, что нечистой силой зовутся.

– А ты их видел?

– А то как же! Все они криворожие, есть которые с горбом, а есть и брюхатые. А руки у всех маленькие да холодные. Ты к реке нагнешься, а шишига оттуда хвать тебя за ворот и – в воду. Тут места глубокие… Омут! Улькнешь – и поминай как звали.

– Так не нагибайся над водой.

– Они подталкивают, чудак-человек. Ты сидишь вроде сам по себе, а шишиги в уши тебе юзжат: де, мол, сидишь, а рыбка-то, вон она, к берегу подошла, в руки просится. Тебе сдуру-то и в самом деле рыба померещится. Попробуй схвати ее! Там, на дне, будешь…

– Ишь ты! А я и не знал, что у воды сидеть опасно.

– Они не только у воды балуют… И в лесу встречаются, и в пустом пространстве, и в людном. Так закрутят, заюзжат, в такую глушь заведут, что и не выберешься. И с дороги они сбивают. Вот летом увидишь столб пыльный на дороге, сходи на обочину. Это шишига свадьбу играет. Не сойдешь – глаза и уши запорошит. А то и лошадь зачумляют. Тоже с пути сбивают. Зимой в метель они особенно лютуют – задергают, закружат, и человек чумеет: прет напропалую, себе на погибель. Ему и колокол чудится. Идет на глухие удары. А не догадывается – это ж погребальный звон по его душу.

– Старо! Кто теперь ездит на лошадях? Да еще в метель пешком шляется в чистом поле?

– А это не имеет значения. И в городе у вас шишиги одолевают.

– Где, где?

– Да хоть в метро. Бывал я не раз, чуял. Намаешься день-деньской по всяким конторам или по магазинам, захочешь домой, на квартеру то есть, идешь в метро. И понесет тебя вниз по лестнице прямо в человечью икру из одних голов. Батюшки мои! Подхватит тебя неведомая сила, тискает, засасывает – ажио дух перехватывает. И от страха душа захолонет, и тебе будто явственно кто-то нашептывает: «Ну что, домой торопишься? В теплую постельку? А я тебя в преисподнюю. Пойдешь у меня как миленький. И не пикнешь. Тю-тю!» Это они, шишиги, нашептывают.

– Глупости, Федот Иваныч! Это боязнь тесноты. Вырос ты на просторе, вот тебе и кажется метро преисподней.

– Опять двадцать пять! Я ж те говорю – шишиги вездесущи. Ты бывал, к примеру, у нас на колхозном собрании? Слушал, как распекают за прогул?

– Кто распекает, шишиги?

– Распекает правление. А шишиги только подзуживают да еще страх нагоняют. Понял?

– Во-он ты про что! – я только головой покачал.

А Федот закурил сигаретку «Прима», помолчал для важности и наконец изрек:

– Первое средство против них – стоп! Одумайся да перекрестись. Потом оглянись вокруг себя да выругайся.

– Помогает?

– А как же! Главное дело – страх проходит. А ежели в душе страха нет, то шишига к тебе не подступит.

– Откуда ж они берутся, шишиги-то?

– Как откуда? Из исторического прошлого, как теперь в книгах пишут. – Федот подумал и сказал: – А еще от нашей дурости, от страха то есть. Они ведь компанейство любят, шишиги-то. Вот, к примеру, я тут сижу, разговариваю, и чем-то не понравился разговор мой одной какой-нибудь залетной шишиге. Она сейчас же дает сигнал по своему бабьему телефону: де, мол, отыскался фулюган неверующий, который нас, честных, порядочных шишиг, поносит. В омут его! Ну, те и слетаются отовсюду. Шишиги далеко слышат по своему бабьему телефону. Ежели, к примеру, залетела какая-нибудь шишига за лесной кордон, обратно прилететь на шабаш не успевает, дак и та им весточку дает: топите его, отпетого и недозрелого.

Я невольно усмехнулся:

– Что за нужда у них такая?

– Дак они, шишиги-то, живут по собачьему закону: все на одного бросаются, на кого укажут. А ежели кто из них не может одурачить или не хочет, так все равно сигнал подает: я с вами заодно.

– Для чего ж они это делают?

– Как для чего? Приказ выполняют самого сатаны, единогласие держат. Ежели они не будут людей теребить да чертить, никто и не вспомнит про нечистую силу. Она и отомрет как бы сама по себе. А кому же хочется помирать? Хоть она и нечистая сила, а ведь туда же лезет, за жизнь цепляется.

Давно уж нет тех лугов, где мы рыбачили с Федотом, – их распахали и засеяли кукурузой, и старый приятель мой помер, а забавная история про нечистую силу, рассказанная им, нет-нет да и вспомянется на ночь глядя.

И тогда слышится мне голос доброго старого шкипера: первым делом – одумайся… Оглянись вокруг себя, окстись да выругайся как следует, чтобы страх прошел. А ежели в душе страха нет, то шишиги к тебе не подступят.

1970

Высший суд

Высший суд

(речь в г. Палермо на симпозиуме «Цивилизация и литература»)

…Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

А. С. Пушкин

Литература, как и иные формы искусства, зарождается в недрах цивилизации, но ей выпадает честь переживать свое время и даже крушение этой цивилизации и оказывать порой заметное воздействие на другие миры.

Разумеется, цивилизацию создает народ, однако прописывает и закрепляет облик ее художник. Широко известно мнение, что гениальные поэты Гомер и Гесиод выпестовали античную цивилизацию. Но вот парадокс: бывали такие моменты в античной истории, когда произведения этих пестунов объявлялись вредными и даже наказывали за цитирование из них. Причем прибегали к этой мере пресечения как представители аристократических форм правления (Ксенофонт, Платон), то есть по нынешней терминологии – реакционеры, так и демократы, лидеры афинского полиса, представители прогрессивных форм правления, как выражаются теперь.

Кстати сказать, тот самый Ксенофонт, который выдумал нового бога в форме шара, требовал запретить Гомера за то, что старые боги у него похожи на людей с присущими человеку моральными изъянами. Другое дело его бог – он круглый, без сучка и задоринки, и ежели умело ввести его на место необузданного Зевса,