Читать книгу - "Женский клуб - Това Мирвис"

– Что скажете? – спросила она.

– Не знаю, – честно призналась Рена. – Я не слишком разбираюсь в искусстве. Мне все они кажутся одинаковыми.

– Ну конечно, разбираетесь. Просто прислушайтесь, что вы чувствуете, глядя на них, – сказала Бат-Шева. Она опустила на стол кружки и встала позади, так близко, что Рена чувствовала тепло ее дыхания на своей шее.

– Они приводят меня в замешательство, – поняла Рена. – Столько цвета и полный хаос.

– Именно на такую реакцию я и рассчитывала. Это мой, как я его называю, растерянный период, – смеясь, сказала Бат-Шева.

Рена хлопнула себя по губам.

– О господи! Я не сообразила, что они ваши. Догадывалась, что вы вроде художница, потому что мы видели тюбики с краской и холсты, когда вы въезжали, но у меня и в мыслях не было… – Она осеклась, не зная, как закончить, чтобы сгладить неловкость.

– Я рада, что вы что-то почувствовали. Иногда я рисую, чтобы вызвать у людей реакцию. Не могу видеть, как они проживают жизнь, как будто напрочь позабыв, что у них есть эмоции. – Бат-Шева тихонько тронула Рену за руку. – Пойдемте, присядем, пока чай не остыл.

– Так значит, вы художница. Надо же!

В детстве учителя говорили Рене, что у нее есть художественные задатки, и она использовала свои умения, занимаясь отделкой дома, выпекая затейливые именинные торты для своих детей и придумывая флаеры для Женской группы помощи. Но она никогда не встречала настоящего художника. Большинство местных женщин не работало, а если они и трудились где-то, увлекательными эти занятия было не назвать. Рэйчел Энн Беркович – воспитательница в детском саду, Дорин Шейнберг – секретарь в школе, Джослин Шанцер занималась рассылкой приглашений из дома, а Норель Беккер продавала шляпы у себя в гостиной. Рена выполняла кое-какую волонтерскую работу, деля свое время между женской общиной при синагоге и Женской группой помощи. Вообще-то в прошлом месяце ее выбрали президентом группы на следующий учебный год.

– Совсем не знаю, что значит быть художником. Как вы к этому пришли? – поинтересовалась она.

– Я всегда любила рисовать. В детстве подолгу сидела в одиночестве, рисуя дома и города из моих фантазий. Но и потом по-прежнему любила переносить на бумагу все, что рождалось у меня в голове. В колледже походила на занятия рисованием, потом взяла академ на пару лет, поработала в художественной галерее в Калифорнии, вернулась и получила диплом магистра по искусству.

Рена чувствовала, что недостаточно подкованна для таких разговоров, и решила подыскать какую-то общую для них тему.

– Что вы думаете делать с домом? – спросила она. Вряд ли же Бат-Шева собирается оставить все как есть. – В смысле, отделать или слегка привести в порядок?

– Ой, не думаю. Мне нравится, как сейчас. Кавардак меня успокаивает. Не хотела бы дом, в котором мне боязно жить, – сказала Бат-Шева и откинулась на спинку дивана. – Перед переездом мы с Аялой гуляли и наткнулись на этот диван на обочине. Поверить не могла, что кто-то мог его просто выкинуть. Позвала приятеля, он приехал, и мы вместе притащили диван ко мне. Было так весело – он всю дорогу пел, чтобы отвлечь нас от тяжести, и все на улице смотрели и смеялись.

Рена кивнула и тихонько передвинулась на краешек, чтобы не запачкать юбку. Она старалась вести себя так, будто взять диван с улицы – обычное для нас дело.

– Это какой-то особенный ваш приятель?

– Да нет, – ответила Бат-Шева, отводя взгляд. – Просто хороший приятель. Он был близким другом Бенджамина.

– Простите, надеюсь, я вас не расстроила, – сказала Рена, не упустив отсутствующего выражения, застывшего на лице Бат-Шевы.

– Нет, все в порядке. Мне очень не хватает Бенджамина, но когда я говорю о нем, делается не так одиноко. Вечерами мы с Аялой выходим во двор, смотрим на звезды и разговариваем с ним. Я приучила Аялу рассказывать ему, как прошел ее день, а потом я говорю о том, как мы устраиваем здесь нашу новую жизнь, – произнесла Бат-Шева и поджала колени к груди.

У Рены навернулись слезы. Слушая про Бенджамина, она невольно задумалась о собственном муже. Рена закрыла глаза руками и попыталась подумать о чем-нибудь хорошем, но все же не сдержалась и расплакалась.

– Не стоит мне на вас обрушиваться, но я так больше не могу, – проговорила Рена сквозь рыдания.

– Все в порядке, можете мне все рассказать.

Рена сама не знала, почему вдруг решилась довериться Бат-Шеве. У нее ведь здесь были давнишние подруги. Но то, что Бат-Шева жила особняком, вселяло спокойствие. Что бы Рена ей ни рассказала, было больше шансов, что это останется между ними.

– У меня твердое ощущение, что, понимаете, он делает то, чего не должен бы. Мне-то он ничего не говорит, – с горечью признала Рена, – потому что мы вообще едва ли общаемся последнее время.

Бат-Шева слушала, и Рена поведала о том, что они с Марти неделями живут молча, с перерывами на ссоры, когда орут друг на друга, выплескивая накопившуюся злобу. Но это еще не самое плохое. Имелись подозрения, что у Марти завелась подруга. Никто не хотел этого обсуждать, потому что Марти – очень уважаемая фигура, член совета школы и синагоги и даже бывший вице-президент, и невозможно вообразить, чтобы один из наших был способен на такое. Но он уже не раз был замечен в отеле «Пибоди» за бокалом вина с неизвестной рыжеволосой женщиной.

Рена вспомнила времена свадьбы. Теперь она уже не та невинная невеста, запечатленная на видеопленке, светящаяся от счастья и полнейшего довольства, которые ей, конечно же, принесет замужество. Она повстречала Марти в девятнадцать. Он был красив, интересен и обаятелен. Он знал, чего хочет от жизни: уже два года он работал в банке. Ровно через год после знакомства они поженились.

– Если мы разведемся, об этом будут судачить везде и всюду. Мне невыносима мысль, что я стану предметом обсуждений за каждым субботним столом, – призналась Рена.

Бат-Шева обняла ее.

– Знаю, каково это, когда о тебе говорят, но я поняла одну вещь: иногда надо пускать все на самотек. Бессмысленно пытаться угодить всем вокруг.

Рена всхлипнула. Если бы только она могла вот так запросто перестать тревожиться о том, что скажут о ней люди. Но ей надо было держать марку: идеальная дочь и идеальная жена. Она обязана хорошо выглядеть, не раскисать и улыбаться, несмотря ни на что.

Бат-Шева поставила кружку и поднялась с дивана.

– Хочу показать вам одну вещь, которую я написала после смерти Бенджамина. Я повесила ее у кровати, чтоб, просыпаясь, помнить о