Читать книгу - "Правила бегства - Олег Михайлович Куваев"

— Поставит или не поставит? — перебил я.

— Нет. Поступит пьеса наверх или не поступит. Не всегда. Но очень часто. Завлит также работает с авторами пьес, — голос у Лиды был ровный. А она всегда злилась, когда я задавал глупые, по ее мнению, вопросы.

— Ну, а если…

Поговорим завтра. Я выпила две таблетки снотворного, — сказала Лида. — Я сплю.

Она задышала ровно и глубоко. Но огонек сигареты светился.

Матери я позвонил на другой день с работы. Мы договорились встретиться на проспекте Мира у кафе «Юность». Для этого пришлось на полчаса раньше уйти с работы. Я ждал мать недолго. Сквозь стекло в кафе я видел официанток, которые судачили, подперев локтями могучие груди. Был пустой час, когда народ еще не пошел по кафе, а дневная суета кончилась. Мать была в темном пальто с воротником из норки и вязаной шапочке. Я почти с гордостью оценил, что она одета лучше, гораздо более со вкусом, чем все проходившие мимо женщины. Даже девушки. И лицо ее было не старше, чем в прошлый раз, даже свежее. Лишь морщины у глаз стали глубже и резче, и темный бабкин пламень в них вроде бы полыхал сильнее.

Я рассказал, в чем дело. Мать взяла меня под руку. Мы медленно шли по направлению к Выставке.

— А он не жулик? — спросила мать.

— Лида говорит, нет. Она говорит, что это ее старый знакомый.

— Я дам деньги, — сказала мать. — Взамен ты сделаешь следующее. Ты дашь расписку о том, что полностью отказываешься от прав на отцовский дом в мою пользу.

— Там же отец! — с изумлением сказал я. — Бабка! Зачем он тебе?

— Отец твой скоро умрет. Бабка, может быть, еще раньше.

— Ну я тебе так просто его отдам. Мне он не нужен. Мать подняла голову. Взгляд ее был короткий и какой-то жалостливый. Она жалела меня.

— Ты же ученый, — сказала мать. — Институт кончил. Тебе известно, что был такой царь Соломон. Он носил золотое кольцо с надписью: «Все проходит».

— Это не о том надпись, — сказал я.

— О том! Все проходит. Любовь, жалость. Благодарность. Благодарность проходит быстрее всего. Поэтому лучше расписку.

— Дом-то тебе зачем?

— Дачу устрою, — коротко и зло сказала мать. — Тысячу я занесу завтра утром. И чтобы этой… твоей… не было дома. Я с ней говорить не хочу.

— Ладно, — сказал я. — Расписку когда оформим, сейчас?

— Сейчас я пойду, — сказала мать. — Поймаю такси и поеду. Не провожай.

…Дома меня ждала посылка Рулева. От посылки шел знакомый запах слегка подкопченного чира. На почтовом квитке «для письма» рукой Рулева было написано: «Растешь, юноша. Мужаешь. Но все-таки помни, что я у тебя есть».

Утром мать принесла деньги. Вечером явился Боря. Теперь, когда он был в своей сфере, молчаливость и застенчивость у него исчезли. Боря шумно хлопнул дверью и, не раздеваясь, прошел к дивану. Он сел, положил руки на колени и начал смеяться. Он мотал головой, животик его подрагивал, и короткие пальцы весело барабанили по коленям.

— Посадили, — отдышавшись, сказал Боря. — Сашку позавчера посадили.

— Как посадили? — спросила Лида. — Сашка, который в очках?

— Ну как? Обычно! Пришел майор Пронин и сказал: «Пройдемте».

— Что же ты веселишься?

— Сгорел Сашка, — сказал своим коленям Боря. — Коньяк любил. Армянский. Баб любил. Тощеньких. Чтобы вместо ягодиц два теннисных мячика, и в них спички воткнули вместо ног. Обожал таких мымр. Сгорел Сашка.

— Прекрати! — сказала Лида.

— Ты прекрати, — отмахнулся Боря. — Если бы я твои деньги ему позавчера отдал. А? То-то!

— А ты, ты не замешан? Тебя не арестуют?

— Не-е, — сказал Боря. Веселость его прошла, и он как-то отяжелел. — Я, Лидок, свои полтора года отбыл и больше не хочу. Я со всех сторон всегда чистый.

— А как с кооперативом?

— Дураки вы, что ли? Я же говорю: сгорел Сашка.

— Но может быть…

— Нон проблемас. Но в другом районе. На окраине нашей прекрасной столицы. И еще тысячу сверху.

— Зачем еще тысяча? — тоскливо спросил я.

— Потому что другой район. Потому что там не Сашка, а другой человек.

— Пятьсот я достану, — быстро сказала Лида.

— Не буду я больше просить у матери, — сказал я.

— Ваше дело, бобики. Решайте, — Боря вздохнул и расстегнул пальто.

И вдруг я вспомнил приписку Рулева: «Помни, что я у тебя есть».

— Есть шанс, — сказал я. — Пожалуй, пойду и прямо сейчас дам телеграмму.

…К февралю мы въехали в двухкомнатную квартиру, похожую на тысячи других квартир, в доме, похожем на тысячи других домов. Это был новый район Москвы. Здесь было тихо, и воздух был как в пригороде. Въехали — не то слово. Вошли. Все наше имущество уместилось в трех чемоданах. В двух была одежда и белье, в одном книги. Из моих книг были два тома Монтеня — «Опыты». Я купил их случайно. Мне нравилось слово «Опыты», нравилась биография Монтеня.

Я перестану писать о квартире, потому что теперь все взяла на себя Лида. Я был отстранен и только рад был этому. Осталась лишь клятва, что я верну матери деньги, несмотря на расписку о доме, которую я дал взамен. Осталось еще что-то. Не знаю что. Чистоплюйство, в общем.

Читайте Монтеня, «Опыты». У вас ведь были свои опыты, приятель. А?

* * *

В марте у меня был отпуск. Я решил поехать к отцу. Отношение в нашем НИСе ко мне как-то изменилось. Не знаю, какими путями, но все знали, что я вступил в кооператив, и оказалось, что я как бы попал в некий клан заговорщиков, в какую-то секту. Со мной говорили о высоте потолков, о разделенных и, напротив, совмещенных санузлах, смежных комнатах и комнатах с отдельным входом. Я отмалчивался, отшучивался и говорил, что все это жена моя — Лида, я тут ни при чем. Но все как бы не замечали моих возражений. Я был член сообщества, и членским билетом был ордер ЖСК. Как раз перед самым отпуском мне сказали: «Небось по уши в долгах, Возмищев? Есть работенка. Оплачивается хорошо. И для тебя».

Выяснилось, что весьма именитый ученый написал труд «Поговорка и прибаутка как жанр народного словесного искусства». Я должен был сделать ему подборку народов Сибири. По литературным источникам, разумеется. За это он давал мне прямо в руки пятьсот рублей.

— Шестьсот, — сказал я.

Почему шестьсот? Потому что Лида сказала: «Чтобы не жить на раскладушках и не есть на полу, нам надо вначале шестьсот рублей».

Сделка была заключена, и весь отпуск я просидел в Ленинской библиотеке. Три последних дня