Читать книгу - "Тихий американец - Грэм Грин"

Я люблю свою трубку – более двух футов прямого бамбука, оправленного по концам слоновой костью. На расстоянии одной трети от края в трубку вделана чашечка, формой похожая на перевернутый колокольчик; ее выпуклая поверхность отполирована частым разминанием опиума и потемнела. Легко изогнув кисть, Фуонг погрузила иглу в крошечное отверстие, оставила там шарик опиума и поднесла чашечку к огню, держа неподвижно трубку. Бусинка опиума тихонько пузырилась, когда я втягивал дым из трубки. Опытный курильщик может выкурить целую трубку разом, но мне приходилось затягиваться несколько раз. Я откинулся назад, подложив под шею кожаную подушку, пока Фуонг готовила мне вторую трубку.

– Все ясно, как день. Пайл знает, что перед сном я выкуриваю несколько трубок, и не хочет меня беспокоить. Он придет утром.

Игла снова погрузилась в отверстие, и я взял у Фуонг вторую трубку. Выкурив ее, я сказал:

– Нечего волноваться. Не о чем беспокоиться. – Я отхлебнул чаю и положил руку на сгиб ее руки. – Хорошо, что у меня оставалось хоть это, когда ты от меня ушла. На улице д'Ормэ хорошая курильня. Сколько шуму поднимаем мы, европейцы, из-за всякой ерунды. Зря ты живешь с человеком, который не курит, Фуонг.

– Но он на мне женится. Теперь уже скоро.

– Тогда, конечно, другое дело.

– Приготовить тебе еще одну трубку?

– Да.

Интересно, останется она со мной, если Пайл так и не придет? Но я знал, что, когда я выкурю четыре трубки, Фуонг мне больше не будет нужна. Конечно, приятно чувствовать ее бедро рядом со своим, – она всегда спит на спине, – и, проснувшись утром, встретить новый день с трубкой, а не с самим собой.

– Пайл сегодня уже не придет, – сказал я. – Оставайся здесь, Фуонг.

Она протянула мне трубку и покачала головой. Когда я вдохнул опиум, мне стало безразлично, останется она или уйдет.

– Почему Пайла нет? – спросила Фуонг.

– Откуда я знаю?

– Он пошел к генералу Тхе?

– Понятия не имею.

– Он сказал, что если не сможет с тобой поужинать, то придет сюда.

– Не беспокойся. Он придет. Приготовь мне еще одну трубку.

Когда она склонилась над огнем, я вспомнил стихи Бодлера: «Мое дитя, сестра моя…» Как там дальше?

Aimer a loisir Aimer et mourir Au payx qui te ressembler.

[Любить в тиши.

Любить и умереть В стране, похожей на тебя (фр.)]

Там, у набережной, спали корабли, «dont l'humeur est vagabonde»[4]. Я подумал, что если вдохнуть запах ее кожи, то к нему будет примешиваться легкий аромат опиума, а ее золотистый оттенок похож на огонек светильника. Лотосы на ее одежде цветут вдоль каналов на Севере, и сама Фуонг здешняя, как травы, которые здесь растут, а я никогда не стремился к себе на родину.

– Хотел бы я быть Пайлом, – произнес я вслух, но боль уже притупилась и стала терпимой; опиум сделал свое дело. Кто-то постучал в дверь.

– Вот и Пайл! – воскликнула она.

– Нет. Это не его стук.

Кто-то снова постучал, уже с нетерпением. Она быстро встала, задев желтое дерево, и оно снова осыпало своими лепестками мою машинку. Дверь отворилась.

– Мсье Фулэр, – резко позвал чей-то голос.

– Да, я Фаулер, – отозвался я, и не подумав встать из-за какого-то полицейского: даже не поднимая головы, я мог видеть его короткие штаны защитного цвета.

Он объяснил на почти непонятном французском наречии, на котором говорят во Вьетнаме, что меня ждут в охранке – немедленно, тотчас же, сию минуту.

– Во французской охранке или вашей?

– Во французской. – В его устах это прозвучало «Франсунг».

– Зачем?

Он не знал: ему приказали меня доставить, вот и все.

– Toi aussi[5], – сказал он Фуонг.

– Говорите «вы», когда разговариваете с дамой, – сказал я ему. – Откуда известно, что она здесь?

Он только повторил, что таков приказ.

– Я приду утром.

– Sur le chung[6], – произнес этот подтянутый, упрямый человечек.

Спорить было бесполезно – поэтому я встал, надел ботинки и галстук. В здешних краях последнее слово всегда остается за полицией: она может аннулировать ваш пропуск, запретить посещение пресс-конференций и, наконец, если захочет, отказать вам в разрешении на выезд. Все это были законные меры, но законность не так уж соблюдалась в стране, где идет война. Я знал человека, у которого внезапно самым непонятным образом пропал повар, – следы его вели в местную охранку, однако полицейские заверили моего знакомого, будто повар был допрошен и отпущен на все четыре стороны. Семья так больше никогда его и не видела. Может, он ушел к коммунистам или завербовался в одну из наемных армий, которые расплодились вокруг Сайгона – армию хоа-хао, каодаистов или генерала Тхе. Может, он и сейчас сидит во французской тюрьме; может, ведет беспечальную жизнь в китайском предместье – Шолоне, торгуя девочками. А может, он умер от разрыва сердца во время допроса.

– Пешком я не пойду, – сказал я. – Вам придется нанять рикшу. – Человек обязан сохранять достоинство.

Поэтому я отказался от сигареты, предложенной мне офицером французской охранки. После трех трубок рассудок у меня был ясный, – я без труда мог принимать такого рода решения, не теряя из виду главного: чего они от меня хотят? Я встречался с Виго несколько раз на приемах; он запомнился мне тем, что был, казалось, несуразно влюблен в свою жену, вульгарную, лживую блондинку, которая не обращала на него никакого внимания, Теперь, в два часа ночи, он сидел в духоте и папиросном дыму, усталый, мрачный, с зеленым козырьком над глазами и томиком Паскаля на столе, чтобы скоротать время. Когда я запретил ему допрашивать Фуонг без меня, он сразу же уступил со вздохом, в котором чувствовалось, как он устал от Сайгона, от жары, а может, и от жизни.

Он сказал по-английски:

– Мне очень жаль, что я был вынужден просить вас прийти.

– Меня не просили, мне приказали.

– Ах, уж эти мне туземные полицейские, ничего они не понимают. – Глаза его были прикованы к раскрытому томику «Мыслей» Паскаля, будто он и в самом деле был погружен в эти печальные размышления. – Я хочу задать вам несколько вопросов. Относительно Пайла.

– Лучше бы вы задали эти вопросы ему самому.

Он обернулся к Фуонг и резко спросил ее по-французски:

– Сколько времени вы жили с мсье Пайлом?

– Месяц… Не знаю… – ответила она.