Читать книгу - "Проданная деревня - Борис Андреевич Можаев"

прочту стихотворение Александра Твердовского. Все засмеялись… И прозвали меня Твердовским. С той поры как выйду на сцену – кричат: «Прочти Твердовского!»

Все засмеялись. Хозяйка жалостливо поглядела на Семена Семеновича, а хозяин услужливо стал пояснять мне:

– У нас, в Пантюхине, любят прозвища давать. Меня тоже вот окрестили Кутузовым. Генерал был такой, при Наполеоне.

– А ты помолчи, Наполеон! Тебя не спрашивают, – оборвал его Батурин. – Пусть Семен Семенович письмо почитает.

Семен Семенович один на все Тиханово знал наизусть письмо запорожцев турецкому султану, и поэтому его приглашали на всякого рода попойки.

– Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, ерусалимская бравирьня, александрийский козолуп… – лихо читал Семен Семенович, – всего свиту и пидсвиту блазень, а нашего бога дурень, свинячья морда, кобылячка с… разношерстная собака, некрещеный лоб мать твою!..

– О-хо-хо-хо! А-га-га-га-га!

– Где ты успел вызубрить, Семен? – спросил я его.

– В библиотеке имени Ленина, в Москве, – ответил гордо. – Специально ездил, в командировку.

– Ты на чем приехал? – спросил Батурин, просмеявшись.

– На ветеринарском «козле».

– А кто привез?

– Шофер Кузовкова.

– «Волги» моей не видать на улице?

– Нет, не видать.

Выпили еще по стакану. Семен Семенович начал было письмо читать, но его оборвали – опять машина подошла, На этот раз «Волга» Батурина. Все засобирались.

– А мне можно с вами, Иван Павлович? – спросил осмелевший хозяин.

– Ага, можно… Только в багажнике. Если хочешь, полезай.

И опять хохотал во все горло механик, за ним Семен Семенович, и даже хозяин подхохатывал, но как то жалко, на одной ноте, как козлик: «Ке-ке-ке-ке…»

Когда мы выбрались в луга, солнце уже свалилось под уклон и жара стала спадать. Езда по луговой дороге в такую пору – одно удовольствие: ни пыли, ни ухабов. Дорога заметна по чуть примятой отаве, – два параллельных следа, как желтые обручи, охватывают крутобокие зеленеющие увалы да гривы и пропадают в низинах, теряясь в бурой некошеной траве. Дорог порою так много и все они такие кривые, бегут переплетаясь и разбегаясь в разные стороны, что трудно уловить, какая дорога наша и куда, в каком направлении мы едем.

– Иван Павлович, отчего так много дорог? – спросил я.

– Потому что ездят по чужим лугам, – ответил он и выругался. – Здесь лежат мои луга, а там свистуновские. Дак они что, стервецы, делают? Не едут через бочаг по своей территории: там гати надо гатить, а дуют в объезд… И каждый сопляк торит себе дорогу. Места выбирают посуше да поровнее. Травы чужой не жалко.

– А мы по желудевским лугам гоняем, – сказал механик, блаженно улыбаясь.

– А ты молчи! Тебя не спрашивают, – обернулся к нему Батурин, и снова мне: – Я говорю Чернецу: штрафовать их за это надо! А он: тебе только волю дай. Ты, говорит, всех соседей заместо коров в тырлы загонишь. Ты думаешь, мне не обидно? Я, к примеру, луга улучшал, канавы прорывал, травы подсевал… А сергачевские прогон из них устроили – гоняют по ним скотину к себе на луга. Я Ваньку Попкова с ружьем поставил: стреляй по головному, говорю! Кто бы ни был – бык или корова, или ихний управляющий. И меня же прорабатывают на бюро: ты, говорят, применяешь элементы разбоя. Значит, пастуха припугнуть – разбой? А луга чужие вытаптывать – это не разбой?! Ты вот об чем напиши. Или поговори хоть с Чернецом, поговори.

Чернец был первым секретарем Тихановского райкома. Иван Павлович знал, что я был с ним на короткой ноге, и вот теперь «пускал» слезу.

На бугре возле озера показались станы: штук десять-двенадцать шалашей, похожих на копны сена под дубовыми примётинами, высокая прокопченная перекладина, словно виселица, на которой висели черные котлы и громадный чайник, две-три телеги с поднятыми, как орудийные стволы, оглоблями да грузовик с высокими бортовыми стенками. К грузовику тянулась из лугов вереница баб с граблями на плечах да с ведрами, обтянутыми белыми тряпицами.

– С подойниками, что ли? – спросил я. – Коров доили?

– Коро-ов! Луга доили. Я им сейчас покажу, – сказал Батурин – и шоферу: – Ну ка, перехвати их!

Мы свернули с дороги и стали приближаться к бабам. Те остановились, сняли грабли, поставили наземь ведра и стояли, выжидая, глядя на председательскую «Волгу».

Батурин открыл дверцу:

– Ну, что теперь скажете?

– Здравствуйте, Иван Павлович! – сказали бабы хором, чуть подаваясь вперед, как бы в поклоне.

– Отработали, да? Семи часов еще нет, а вы хвост в зубы и по домам? – распекал их Батурин. – Что у вас в ведрах? Клубника?!

– Клубника, Иван Павлович.

– Ах вы, тетери мокрохвостые! Вместо того чтобы работать – опять по траве елозили? На Шенном были? На гривах?

Молчание.

– Я так и знал… Вам же русским языком сказано: не ходите по траве за клубникой! Николай! – обернулся он к механику. – Скосить Шенное! Завтра же.

– Есть, Иван Павлович! Четыре трактора брошу туда.

– Иван Павлович, давай клубнички возьмем на закуску! – сказал Семен Семенович.

– Да во что ее возьмешь? – отозвался тот.

– А вон, в шляпу! – Семен Семенович снял с задней полки соломенную шляпу Батурина, прикрывавшую бутылки с водкой.

– Николай, вылезь-ка, насыпь! – сказал Батурин механику. Тот вылез из машины и со шляпой Батурина направился к бабам.

– Пожалуйста, Иван Павлович! – с готовностью подалось несколько баб, развязывая свои ведра. – Чего там в шляпу?! Давай в багажник насыпем… А то в кузов?

– Хватит, бабы, хватит, – смягчился Батурин, останавливая их жестом.

Механик насыпал полную шляпу луговой, в зеленых махнушках клубники.

– Бери в карманы! – кричали бабы.

– Мне что ее, сквозь штаны цедить?

– Ну в подол!

– Хватит!

– Иван Павлович, а когда Шенное скосят, можно выходной устроить? На клубнику?!

Батурин взял горсть клубники из поднесенной ему механиком шляпы, попробовал на зуб и сказал:

– Спелая. Ладно, бабы, грузовик выделю. И отвезут вас и привезут.

– Спасибо, Иван Павлович!

– Дай вам бог здоровья, Иван Павлович!

– Мы тебе тоже наберем, Иван Павлович!

– Ага, наберете… репьев на штаны, – сказал Батурин и, обернувшись, шоферу: – Гоняй, Леша, гоняй!

Обрадованные бабы, что гроза миновала, долго еще махали нам вслед.

В Мотках, на высоком обрывистом берегу Прокоши, нас уже поджидали с рыбой: два человека, голые по пояс, в закатанных выше колен брюках, возились возле костра. Один из них высокий, худой, с кипенно-белой грудью, с землисто-красными, как лежалый кирпич, большими кистями рук, словно приставленными от другого тела; второй, приземистый, плотный, играя мускулами, блестел на солнце, точно полированный. На треноге висел огромный – ведра на два – чугунный котел. Рыба лежала навалом на темном брезенте: толстые, разлапистые, с медным отливом караси вперемежку с сизыми, как дикие селезни, линями.

– Вы что,