Читать книгу - "Собрание сочинений. Том 8. Чертово болото. Она и он. Исповедь молодой девушки - Жорж Санд"

Женни всегда шла к цели так прямо, что эта прямота порою граничила с грубостью. Я страшно смутилась и даже не сумела этого скрыть.

– Что с вами? – продолжала она. – Вы сердитесь? Или огорчены? Или боитесь меня? Как мне это понять? Если у вас есть тайна – кому вы ее поведаете? Если горе – с кем разделите? Если желание, надобность в чем-то – кто не пожалеет трудов, чтобы исполнить малейшую вашу прихоть? Вы всё для Женни, а Женни, выходит, ничто для вас? Ну, скажите, Люсьена, кого вы любите? Не надо таиться от меня.

Она с силой притянула меня к себе, но я вырвалась из ее объятий и убежала в спальню.

Женни так пеклась обо мне, что ее заботы меня убивали. Теперь я знала – она видит меня насквозь, читает в моем сердце, проникает в него, как солнце в оконное стекло. Ей оставалось только назвать имя Фрюманса, и если бы я не убежала, она, конечно, произнесла бы его.

Меня возмутила эта идолопоклонническая любовь. Женни не только уже много лет жертвовала собой ради меня, она собиралась принести в жертву и Фрюманса, который любил не меня, а ее! Ее бескорыстие превращалось в бесцеремонность, самоотверженность – в тиранию. Она не понимала, как унижает меня, и была уверена – едва Фрюманс узнает о моей любви к нему, он тут же падет к моим ногам. Мысль о том, что ее можно предпочесть мне, показалась бы ей нелепой. Она считала себя безобразной и старой, словно никогда не смотрелась в зеркало, а я в ее глазах была неким сверхъестественным созданием, которому стоит пожелать – и оно затмит все светила вокруг, изменит законы вселенной, покорит все сердца. Женни словно нарочно старалась сделать меня тщеславной, эгоистичной, неблагодарной и глупой. На этот раз я по-настоящему рассердилась на нее, потому что с нее сталось бы в один прекрасный день написать Фрюмансу: «Люсьена не придает никакого значения знатности, так что приезжайте. У нее уже нет аристократического имени, у вас его никогда не было, она вас любит – я догадалась об этом, следила за ней, выжидала. Я не в счет, женитесь на ней и возблагодарите Бога!»

LXVII

В эту минуту мне принесли очередное письмо от Галатеи, еще больше омрачившее меня. Несмотря на мое упорное молчание, это глупое существо, исполненное, несомненно, добрых намерений, считало долгом помогать мне советами и вестями.

«Все ужасно удивлены, – писала она, – что ты согласилась отказаться от имени. Я и сама знаю, что деньги не безделка, но все-таки и не самое главное, и думала – ты дорожишь своим происхождением. Это произвело у нас дурное впечатление. Говорят, тебя запугали из-за твоей дружбы с господином Фрюмансом и из-за переписки, которую господин Мак-Аллан нашел в Помме и переправил твоей мачехе. Этому верят еще и потому, что он не поехал за тобой в Ниццу, и все считают, что вы поссорились. И еще ходят слухи, будто он собирался жениться на твоей мачехе, но из-за тебя рассорился с ней. Ну, в общем, очень неприятно, что тебя все время поносят то одни, то другие, и ты не права, что не пишешь мне, как тебя защищать».

В довершение всех огорчений меня и ослица лягнула! На секунду я так разозлилась на Фрюманса, точно он и на самом деле был виноват во всех смехотворных и прискорбных неприятностях, которые я из-за него терпела. Слухи о возможном браке Мак-Аллана с леди Вудклиф меня нисколько не тронули, и я рассказала о них Женни, только чтобы она подивилась богатству фантазии дам с мельницы. Тем не менее, не придав этой поразительной сплетне никакого значения, я решила не писать Мак-Аллану, пока не получу от него известия о том, что в конце концов собирается предпринять мачеха. Он писал мне еженедельно в течение уже двух месяцев, но ничего определенного не сообщал, так же как и не упоминал о договоре с издателем хоть на какую-то работу. Вместо этого Мак-Аллан советовал мне перевести французский роман по своему выбору, уверяя, что для готового перевода обязательно найдет издателя, но – какой роман? Он не назвал ни одной книги, еще не переведенной и могущей вызвать интерес в Англии.

«Запаситесь терпением, – добавлял он. – Надеюсь, мои старания и упорство приведут к тому, что пенсион, который выплачивает вам леди Вудклиф, из унизительного условия превратится в плату за ваше имущество».

Неопределенность положения всегда сопровождается нетерпением, не будь этого, я была бы счастлива в Соспелло. Жизнь устроилась как нельзя приятнее, погода стояла отличная, и я совершала долгие прогулки, не уставая восхищаться красотой этого края. Однажды утром крестьянин из окрестностей Бельомбра привел нам Зани. Покидая поместье, Мак-Аллан отослал его на сохранение к Джону с просьбой, чтобы я время от времени каталась верхом – иначе лошадь застоится. Могла ли я не оценить утонченность внимания этого чудесного человека? У Джона был свой верховой конь, он раздобыл лошадь и для Женни, отличной наездницы – она все на свете делала ловко и безбоязненно. Джон, воплощение услужливости, знал все живописные уголки в округе – в прежние времена он приезжал сюда со своим хозяином. Скромный, почтительный, внимательный, воздержанный, внушительный по виду и манерам, он был при мне скорее джентльменом-телохранителем, чем управляющим или лакеем. Я видела, что он не остался равнодушным к достоинствам Женни, но она словно и не замечала этого.

Мы решительно ни в чем не нуждались. Еда у нас была самая скромная, мы обе не любили мяса и, как истые провансалки, готовы были питаться одними оливками, гранатами, апельсинами и миндалем, тем не менее Джон умудрялся готовить на редкость вкусные кушанья, и стоило все это так дешево, что мы с Женни только диву давались. Он выписывал из Ниццы все книги, которые мне хотелось прочесть, и ради малейшей моей прихоти готов был перевернуть вверх дном весь край. Для него не существовало слова «трудно», и думаю, ему ни разу не случалось вступать в спор с людьми, о благополучии и спокойствии которых он взялся заботиться.

Уже одно его присутствие внушало уважение к нам. Всегда одетый по моде, такой же опрятный и хорошо выбритый, как его хозяин, неизменно в свежих перчатках, он с самого начала попросил нашего позволения ехать рядом с нами во время прогулок на правах не столько слуги, сколько спутника, чей долг – оберегать своих дам от неприятных встреч. По его указанию мы избегали дорог, излюбленных праздношатающимися. Не знаю, что он говорил зевакам, подходившим порою к нашему домику