Читать книгу - "Сибирский папа - Наталия Михайловна Терентьева"

с Байхэ, которая приехала сюда самостоятельно, и перекинулись с ней парой слов. Я, слушая их разговор, подивилась, насколько китайский язык – другой. Можно сто раз читать про то, что в китайском устном языке главное – это тоны, без них самим носителям ничего непонятно. Но нужно один раз внимательно послушать китайскую речь, больше похожую на мелодекламацию, чтобы ощутить настоящую разницу языков.

Зря мне казалось, что конференция – дело бессмысленное и формальное. Если бы не тот человек, я бы, может, и не поехала сюда. Но, оказывается, когда ты встречаешь людей, которые плохо говорят на твоем языке или вообще не говорят – индусы не говорили, их переводили – но при этом думают совершенно так же, как ты, это необыкновенное ощущение. И пусть конкретно сегодня мы ничего не изменим. К экологам обычно относятся как к немного неполноценным. Занимаются непонятно чем, пристают ко всем с какими-то скучными проблемами – мусор и мусорки, помойки, свалки, дым, грязь… Даже у меня на факультете есть люди, которые чуть не с брезгливостью отмахиваются, когда заходит разговор о проблемах экологии, к предмету относятся совершенно небрежно, полагая, что они занимаются наукой, а я – ерундой, «помоечной темой».

Индусы говорили по-английски, но с таким непонятным акцентом, что я сначала растерялась, но помогла Байхэ, которая начала переводить с индийского английского на китайский, для своих соотечественников, и еще на русский… Мы смеялись, к нам стали подходить другие ребята и тоже смеяться, просто потому что мимо пройти было невозможно.

Постепенно вокруг нас собралась большая группа людей, девушка-индианка забралась на стол и громко, отчетливо сказала что-то на хинди и сама перевела на английский: «Давайте продолжим!» При всей моей нелюбви к «ценностям» американской субкультуры, я понимаю, что проще всего общаться с миром на этом элементарном языке. Все согласились, крикнув «Да!» на разных языках, причем так бурно, что к нам уже направились охранники. И мы решили продолжить наш разговор в парке, потому что в большую поточную аудиторию, где у нас только что проходила конференция, начали стягиваться абитуриенты на консультацию. Несколько человек задержались около нас, видя, как весело мы смеемся. Возможно, так и должно образовываться мировое правительство – а не в бункерах, тайно от всего мира, и не в тот момент, когда на Земле произойдет катастрофа, и, кто выйдет вперед и скажет: «Я главный», тот главным и будет. Пока его не съедят те, кто будут сильнее или хитрее, чем он.

Мы пошли в парк, располагавшийся неподалеку. Я шла с некоторым сомнением, потому что хорошо знала наши законы – вряд ли кто-то разрешит нам такое несанкционированное мероприятие. Порядка пятидесяти молодых людей, разных национальностей, шумных, энергичных, собираются в одном месте, чего-то требуют… Пусть даже у нас требования очень хорошие и правильные. Еще мне мешала мысль о том, что где-то сейчас рядом меня ждет Сергеев. Что ему сказать?

Гены и Кащея почему-то не было видно. Кащей, скорее всего, собирал всю нашу делегацию – это у него получается лучше всего, он прирожденный администратор. Всё, что можно делать по формальному признаку, он делает хорошо, если, конечно, не хандрит. Тогда он вообще ничего не делает, и все дела сыпятся. Однажды я попробовала поговорить с ним насчет этого. Он лишь пожал плечами: «Так я же русский человек. Непредсказуемость и свободолюбие – мои главные качества». Странно, вот я тоже русский человек, но у меня совсем другие главные качества, либо я пока не умею их анализировать.

Сергеев, о котором я только что подумала, позвонил мне, словно услышал мои мысли:

– Ты еще занята?

– Да, у нас продолжается конференция, но на улице.

– Звони, когда освободишься.

Удивительное чувство. Мне кажется, я так хорошо знаю его голос… Просто забыла его. И вспомнила.

Меня схватили сбоку, я обернулась, увидела страшно довольного Гену. Он включил музыку в телефоне и пытался на ходу впихнуть мне в ухо наушник, второй был у него.

– Ген, – я отвела его руку, – сейчас некстати.

– Да ты послушай, какая песня, слова послушай!

– Я другим занята!

– Не понимаю, – рассердился, мгновенно покраснев, Гена. – Неужели тебе это на самом деле интересно? Интересней, чем наши отношения?

Вот почему я такая? Я не могу сказать Гене, что у меня с ним нет никаких отношений. И продолжаю эту странную вялотекущую дружбу. Гена присылает мне песни – то в своем исполнении, то в чьем-то еще (певцов в мире много, найти в сети можно что угодно за пару секунд – старое, новое, на любом языке), или же картинки рисованных животных, выражающие его эмоции и чувства. Картинки, которые кто-то нарисовал, а Гена ими разговаривает.

Иногда меня просто переворачивает от затянувшегося детства некоторых моих однокурсников или Гены, который вот уже год постоянно присутствует в моей жизни, в основном виртуально, но очень настойчиво. Я понимаю теперь, что такое инфантилизм. Надеюсь, что я сама не такая. Ведь это, если серьезно, проблема. И у нас, и в других странах мира даже идут разговоры о том, чтобы изменить формальные границы взросления. Продлить возраст, когда родители должны помогать финансово, увеличить границу, когда можно официально заводить семью, начинать платить налоги и выбирать президента. При этом никто не говорит, что нельзя заводить себе любовника с двенадцати лет. То есть живи в открытую с парнем, а родители будут обязаны тебя кормить до двадцати трех лет, до двадцати семи, до тридцати пяти… Тебя и его… Мне кажется, Гене бы такое подошло. Мне – нет.

Хотя Гена никогда энергично не намекал на интимные отношения. Иногда он пытался фотографироваться со мной, сильно приваливаясь ко мне боком, и пару раз как будто случайно задевал меня рукой и руку не убирал. Это было бы трогательно, если бы Гена мне так же нравился, как и я ему.

Познакомились мы с ним случайно, в прошлом году, на концерте, где Гена пел сольно, а я – в академическом хоре. На хор я ходила ровно год и перестала, потому что хор занимал слишком много времени, часто ездил на гастроли и репетировал иногда до ночи, даже в сессию, если предстояло ответственное выступление. Мне тогда понравилась Генина песня и сам Гена, голос показался резковатым, но Гена смотрелся хорошо – высокий, стройный, романтичный, много волос такого необычного цвета – медного, глаза небольшие, но яркие… И при этом веснушки по всему лицу.

За кулисами он всё посматривал на меня, потом, после концерта, подошел и спросил:

– Тебе понравилось, как я пою?

– Да, – искренне ответила я.

– Спасибо!.. – воскликнул он так, как будто я сказала: «Ты лучший певец Москвы и Московской области». –