Читать книгу - "Проданная деревня - Борис Андреевич Можаев"

– А что там работал, рази это не в зачет? – спрашивает Викул.

Председатель, совсем еще молодой человек, выпячивает красную, будто с мороза, нижнюю губу, подымает девичьи тонкие брови – силится взвесить Викуловы сроки – и наконец произносит, пожимая плечами:

– Конечно, все надо засчитывать. Но поскольку мы колхоз… у нас есть свой устав… Как собрание решит. В зале опять заволновались:

– Он там и утром и в обед пайку хлеба получал…

– А мы деруны пекли…

– Хлеба-то не давали на трудодни…

– А ему пайку три раза в день!..

– Дак ведь я ж за эту пайку норму выколачивал!

– А мы что, не работали?

– Зачем все кричите? – приподнялся в президиуме сухопарый татарин с оголенной кирпичной шеей, вылезавшей из облезлой фуфайки. – Пускай Пешка скажет. Она, это самое, парьторг.

– Жасеин! Я сколько раз говорил тебе: не Фешка, а Фетинья Петровна, – строго обрывает его председатель колхоза и косо смотрит на широкогрудую, широколицую Фетинью Петровну.

– Какой разница! Пускай будет Петинья Петровна.

Фетинья Петровна зарделась до ушей:

– Дак ежели каждый, кто вернулся, пойдет к нам в колхоз на пензию, тогда чо же будет? На трудодни не хватит.

– Расшиби вас паралик!..

– Я в таком деле несогласная.

Бабы зашумели, заволновались.

– Цыц вы, проклятущие! – не вытерпел Парамон и встал с места спиной к президиуму, лицом к задним рядам, где на скамьях густо сидели колхозницы. – Вам какое равноправие дадено? Голосовать?! Вот и сидите – ждите. А тут мы и без вас разберемся.

– Ты уж помалкивай, Лотоха! – крикнула на него Фетинья Петровна. – Ишь раскричался! Мы еще разберем тебя за домашнее самоуправство.

– Какое ишшо самоуправство? – Парамон с вызовом обернулся и наклонил голову, словно бодаться решил.

– На жену кто руку подымал?

– А ежели за дело? Что ж это за порядок завели: бабу свою нельзя поучить? Дак она тебе на шею сядет. – Он стукнул себя по сухой и морщинистой шее.

– Тебе сядешь на шею…

– Дак на его шее, ровно на суку, воробей, может, и усядется.

Парамон азартно замахал руками, стараясь унять смеявшийся зал.

– Садись, садись, – кивнул ему председатель колхоза. – Дойдет и до тебя черед.

– Мы еще разберем его… Кто у Криволаповой опару хлебную выпил? – Фетинья Петровна погрозила пальцем.

– Может, мякину ишшо съел? – огрызнулся Парамон, но сел быстро, как в воду нырнул.

А Викул, чуя, что его «пензия» ускользает, поднял руку и помахал шапкой:

– Я в колхоз вступал ай нет?

– Вступал, – ответил Минеевич.

– Чего я отнес туда? Значит, два хомута ездовых, два пахотных, три бороны, одну железную, – Викул загибал пальцы, – дроги на железном ходу.

– Все понятно, Викул Андриянович, – останавливает его председатель колхоза.

– А ты, председатель, не перебивай! Дай слово сказать человеку, – поднялся чернобородый, богатырского сложения кузнец Филат Олимпиевич. – Не то иной человек блоху привел на аркане в колхоз, а туда же за пензией топает… За что, к примеру, Карпею Ивановичу выдали пензию? Что он внес в колхозную кладовую накопления?

– Извиняем, извиняем… – с готовностью отозвался Карпей. – Я в Назаровке вступал в колхоз. Там я сдал поболе вашего.

– Вот и ступай в Назаровку за пензией! Стаж свой где растерял?

– Товарищи, ведь он же самый старый у нас! – вступается за Карпея председатель. – Ему еще в то время, когда колхоз создавали, уже пенсию надо было платить.

– Совершенно справедливые слова говорите, – ввернул Карпей.

– Сколько вам лет, Карпей Иванович?

– Второй годок после сотни…

– Ну что ж вам еще! – Председатель махнул рукой, и те сели. Помедлив, сел и Викул.

– Значит, голосуем, – сказал Минеевич. – Кто за то, чтобы Викулу пензию отказать?

Руки поднялись довольно густо.

– Пешка пусть считает…

– Жасеин, опять!

– Петинья Петровна, какой разница…

– Чего ж считать? И так ясно, – говорит Фетинья Петровна. – Большинство против.

– Вот видите, Викул Андриянович, не получается у вас с колхозной пенсией, – обратился председатель колхоза к Викулу. – Придется вам ждать государственной пенсии.

Но Викул встает, тычет себя шапкой в грудь и заведенно произносит:

– Дак же обсудить надоть.

– Всё уже, всё!.. Голосование было…

– Одно дело – голосование, другое – обсудить надоть. Мне никак нельзя без пензии. – Он опять кланяется президиуму, потом по сторонам: – Товарищи правление! Товарищи мужчины и протчие женщины…

Но его никто не слушает. Председатель, косо поглядывая на листок с повесткой дня, лежащий перед Минеевичем, произносит:

– Разбирается заявление Черепенникова Федула Матвеевича.

– Очередной! – выкрикивает, опомнившись, Минеевич и смотрит в зал.

Встает Федул, плотный квадратный старик с лихо закрученными усами, краснощекий, черноглазый еще по-молодому. Браво расправив грудь, он рыкнул на Викула:

– Кого тебе ишшо надо? Вырешили старики – и надевай шапку. Садись!

– …поскольку кормильца лишен, – твердит свое Викул.

– Вам будут хлопотать пенсию через сельсовет, Викул Андриянович, – пояснил председатель колхоза и кивнул в сторону председателя сельсовета.

– Дадим ему что положено как одинокому. Но учтите, тогда его надо из колхоза выводить. – Председатель сельсовета сел, и стул под ним жалобно скрипнул.

– А у вас таких правов нету, чтобы выводить меня из колхоза. Два ездовых хомута сдал, три бороны, одну железную, да дроги на железном ходу, да плуг двухлемешный…

– Ясно, ясно, Викул Андриянович, – успокаивает его председатель колхоза. – Решили с вами… Садитесь. Похлопочем.

Викул наконец садится, но все еще бормочет про себя:

– Обсудить надоть… Я тоже закон знаю.

Федул держит руки по швам и с готовностью таращит глаза на президиум. Как только председатель колхоза обернулся к нему, он скороговоркой отчеканивает:

– Я тоже сдал в кладовую накопления: двух кобыл, одну жеребую, бричку на железном ходу, двенадцать метров пеньковой веревки для постромок…

– Ты лучше скажи, где ты работал? – перебивает его Фетинья Петровна.

– А где ж? В колхозе и работал…

– В колхозе? – весело переспрашивает Фетинья Петровна. – А кто ж тебя видел, как ты работал?

– Могут подтвердить свидетельским показанием Амос, Феоктист, Микиш…

– Это какой Микиш? – спрашивает Минеевич.

– А Черепенников!

– Дак он же второй год как помер.

– Ну тогда Симеон, – не сморгнув глазом отвечает Федул.

– Ты самулянт! – взрывается Минеевич. – Ты всю жизнь просамулировал…

– А ты прорыбачил, – отбивается Федул. – На пасеке бабу оставишь, а сам на реку… Теперь ишшо на сцену залез. Слазь оттудова… Не заслужил!

– Да я тебя слова лишаю! – грохнул Минеевич кулаком по столу.

– Лишенцев теперь нету! Упоздал на сорок лет… Хватит…

– Ты как был подкулачником, так и остался! – крикнул, багровея, Минеевич.

– А ты раскулаченными холстинами торговал… – не сдавался Федул.

Минеевич заерзал на стуле и беспокойно озирался по сторонам, как бы ища поддержку в президиуме. А в зале смеялись и топали ногами.

– Федул Матвеевич, припомните все ж таки, где вы работали? В какой