Читать книгу - "Мужчина в полный рост - Том Вулф"

Но что по-настоящему изумляло гостей, так это столешница. Цельный кусок древесины дюймов в пять толщиной был выстроган из широкой части ниссы с болота Джукер; дерево нависало прямо над водой. Прихотливые изгибы и неровные края сохранились, но тщательно отполированная поверхность напоминала стекло, а узелки тканей складывались в причудливый узор. Столешница была детищем Рональда Вайна, нью-йоркского дизайнера; Серена настояла, чтобы салон отделывал именно он. Однако Чарли до того полюбилась эта столешница, что временами он нисколько не сомневался — изначальная идея, импульс вдохновения исходили все-таки от него. Он так полюбил эту столешницу, что попросил Рональда, которым к тому времени уже восхищался, сделать для охотничьего домика в Терпмтине точно такой же обеденный стол, только больших размеров. Охотничий домик, или Оружейную, Рональд спроектировал и построил в прошлом году; в конечном счете, постройка эта обошлась («Крокер Глобал Фудз») в три миллиона шестьсот тысяч. В салоне «Гольфстрима» Рональд все той же ниссой отделал переборки. Нисса была теплого, светлого оттенка и нисколько не походила на модное красное дерево, придававшее обстановке излишнюю помпезность. На переборке напротив Чарли, той самой, рядом с которой сидел Маг, Рональд повесил витиеватую золотую раму. В раме находилось величайшее произведение искусства всех времен и народов — так, по крайней мере, считал Чарли.

Художник Уайет[7]изобразил лидера техасских повстанцев, Джима Буи, привставшего со смертного одра, готовясь сразиться с напавшими на миссию Аламо мексиканцами. Уайет написал картину в красных, оранжевых, рыжевато-коричневых, черных и белых тонах — совсем как на обложке «Одинокой звезды»[8], детской книги по истории штата Техас. Той единственной книги, вспомнилось Чарли, которая была в доме его родителей. В восемьдесят шестом году он купил картину за сто девяносто тысяч на аукционе Сотбис в Нью-Йорке — то был самый счастливый день в его жизни.

А день сегодняшний оказался самым паршивым, хотя вообще-то он и закончиться-то еще не успел. Какое унижение… Ладно, посмотрим фактам в лицо. Унизительным было все — от начала и до конца. Этот сукин сын Зелл… или Зейл… как там его… этот нахал с большим подбородком унизил Крокера публично, при всех, включая одиннадцать человек подчиненных. Показал ему средний палец! Обозвал колючкой! Сравнил с набравшимся фигляром, поливающим улицы мочой во время разгульного Фрикника черных. А ему, Чарли, приходилось молча проглатывать эти оскорбления!

Когда он, прихрамывая, шел к выходу, в уме один за другим возникали способы изничтожения этого Зелла или Зейла. Спускаясь в лифте, Чарли представлял, как делает отвлекающий выпад в сторону этого сукина сына. Тот вскидывает руки вверх, защищая лицо, а он, Чарли, хватает его поперек медвежьей хваткой и стискивает изо всех сил, напрягая широкую спину — «спина как у джерсийского быка», — пока у сукина сына не захрустят кости и он не взмолится о пощаде…

«Говоришь, простился с четырьмя пальцами на войне? Ах ты, пугало огородное, гомик, пидор! Дошутишься у меня — простишься с самой жизнью…»

Пока Чарли шел через мраморный мавзолей вестибюля к машине, припаркованной в гараже банка, он успел уничтожить сукина сына несколькими способами. И все при помощи одних только рук, не прибегая ни к каким ухищрениям. Уничтожал, пока не иссякла фантазия. Да уж, если бы сукин сын в самом деле попал Чарли сейчас под горячую руку, ему бы точно не поздоровилось.

Как только они со Струком дошли до машины, Чарли передумал ехать в офис; он велел Магу дозвониться до Маргерит, секретарши. Пусть она свяжется с Лудом, Джимми и Гвенетт, даст им команду как можно быстрее подготовить «Гольфстрим», а потом позвонит Дервуду в Терпмтин, чтобы тот распорядился насчет обеда в Оружейной и встретил их на посадочной полосе. Чарли хотел отсидеться в каком-нибудь спокойном месте, чтобы вместе с помощником разработать план дальнейших действий. По крайней мере, именно так он объяснил свое желание Магу. Да и себе тоже. Чарли настоял на том, чтобы вести машину самому, хотя колено болело от одного только нажатия на педаль газа. Но Чарли не хотелось выглядеть слабаком ни перед Магом, ни перед самим собой. И все же, выехав на Бьюфорд-хайвэй, он перевел машину на автоматическое регулирование скорости — боль была невыносимой.

И теперь, слушая натужный рев набиравшего высоту самолета, Чарли сосредоточился на картине, пытаясь обрести силу — он часто поступал так в трудные моменты. Чертовски ныло колено… да, он ничуть не отличается от остальных постаревших футболистов… Поначалу было здорово… слава, поклонники, игры за сборную, вся эта шумиха вокруг их знаменитой речевки «Прям как после аварии»… В пятидесятых — начале шестидесятых было здорово… а теперь и он сам оказался в аварийном состоянии — изъеден артритом… Но Джима Буи это бы не остановило. На картине умирающий Буи лежал на простой железной койке, какие стояли в лазаретах тех времен. Приподнявшись на локте, он выставил перед собой свой знаменитый охотничий нож с длинным лезвием, направляя его на мексиканских солдат, ворвавшихся в комнату с ружьями и штыками. Поворот мощной шеи, вздернутый подбородок, взгляд горящих глаз — всем своим видом повстанец выражал стремление бороться до самого конца; именно это и делало картину шедевром. Никогда не сдавайся, даже если окружен — вот идея картины. Чарли часто представлял, как встречает Уайета и пожимает тому руку. Он упорно смотрел на непокоренного Буи, ожидая, что сейчас и ему самому передастся бесстрашие героя. Но вместо этого почувствовал, как за грудиной, в области сердца, растет какое-то неприятное электрическое поле. Сначала ощущение озадачило его, но потом он понял — это паника.

Самолет взял курс на северо-восток; Луд Харнсбаргер, первый пилот, и Джимми Кайт, второй пилот, начали выполнять не требующий больших усилий широкий разворот на северо-запад, чтобы затем повернуть на юг, в сторону плантации. Стюардесса Гвенетт уже встала со своего кресла, находившегося в задней части салона; Чарли слышал, как хлопнула дверца — холодильника, микроволновой печи или чего-то еще. Гвенетт, видно, поторапливается — до плантации лететь всего ничего, каких-то полчаса.

Вдалеке, над высотками центра и прилегающих к нему кварталов Атланты, над рядом коммерческих зданий в восточной части Бакхеда полыхало солнце. Чарли знал каждую башню. Не по фамилиям архитекторов (эти типы — всего лишь кучка неврастеников, наемных «людей искусства»), а по фамилиям застройщиков. Вот блестит стеклянный цилиндр Джона Портмана — семидесятиэтажная высотка «Уэстин Пичтри Плаза». (Портман молодец — сам себе архитектор.) А вот две башни Тома Казинса, на Пичтри, 191. «Променад Два» Блейна Келли, с маленькими неоновыми пластинами-плавниками на крыше. «Джи-Эл-Джи Гранд» Ларса Гунштельдта. И его, Чарли: сначала «Феникс-центр», потом — «Мосс-Ко-Тауэр», дальше — «Транс-Экс-Палладиум». (Палладиум! Назвать коммерческое здание в честь древнегреческой богини! До чего же наивными были восьмидесятые!) Высилась «Бакхед Плаза» — творение Мака Тейлора и Харви Мэтиса. Вздымался «Тауэр Плейс» Чарли Акермана… Центр Атланты с окрестностями и Бакхед казались островками среди моря зелени. Обозревая город с борта «Гольфстрима», Чарли часто испытывал невыразимую радость. «Это моя работа! Это сделал я, собственными руками! Я — один из тех гигантов, что возвели город! Я — звезда!» В гостиницах, магазинах, на спортивных соревнованиях совсем незнакомые люди подходили к нему и здоровались. Их глаза сияли восхищенным блеском — тот самый Чарли Крокер! Вспоминая, Чарли все меньше верил в реальность случившегося на тридцать втором этаже «ГранПланнерсБанка»… Седельные вьюки! Неслыханное оскорбление!