Читать книгу - "Лонг-Айленд - Колм Тойбин"

что мечтает получить письмо от Тони, от его матери или от Фрэнка. В этом письме говорилось бы, что они начали смотреть на вещи с ее точки зрения, или о том, что тот человек решил сам растить ребенка вместе с женой.

Ей хотелось, чтобы дети приехали сейчас, а не через несколько недель. И чтобы мать разрешила ей рассказать о них. Но Эйлиш не позволяла себе предаваться мечтам. А ей так хотелось оказаться сейчас не в материнской гостиной, сочиняя письмо и слушая шарканье ног этажом выше, а в Америке, проснуться ранним летним утром от мягкого утреннего света, который пробивается сквозь занавески ее дома на Лонг-Айленде.

Она написала Розелле о свадьбе Мириам, добавив, что надеется купить новое платье и, может быть, туфли и шляпку, если найдет подходящие. Написала, что бабушка никогда не пропускает шестичасовые новости и очень сердится, если в девять дикторы повторяют старые заголовки. Она хотела написать про Мартина и его бесконечные метания между домиком над береговым утесом и материнским домом, но решила приберечь это для письма Ларри. Фрэнку она намекнула, как странно чувствует себя в доме, который когда-то был ей родным. Ни в одном письме Эйлиш не упомянула о Тони. Не хотела о нем говорить. И ни в одном письме не призналась, что ей, матери и Мартину приходится протискиваться мимо холодильника, стиральной машины и плиты, которые до сих пор стоят в коридоре нераспакованные. Она верила, что чем дольше они там простоят, тем сложнее будет их вернуть.

* * *

Проснулась Эйлиш в полумраке и принялась размышлять, пугает ли ее предстоящий день, и внезапно поняла, что нет, не пугает. Она жила в доме своей матери. Пока Эйлиш валялась, ей пришло в голову, что неплохо бы сменить кровать. Матрас наверняка был тем же самым, на котором она спала более двадцати лет назад. Только теперь он стал тоньше и промялся посередине, а одеяло всю ночь сползало с застиранных шелковистых простыней.

Эйлиш задумалась, где будут спать Розелла и Ларри, когда приедут. Сама она спала в комнате, которую раньше делила с Роуз, а Мартин – в комнате, которую в детстве делил с братьями. Была еще комната в мансарде, куда можно было подняться по лестнице, но ею никогда не пользовались. Других спален, кроме спальни матери, в доме не было.

Однажды вечером после девятичасовых новостей она подняла тему старых простыней и матраса. Эйлиш не надеялась, что мать поймет, но решила заговорить об этом сейчас и, возможно, постараться смягчить ее до приезда Розеллы и Ларри.

– И что в этом плохого? – спросила мать.

– Просто несколько новых матрасов и комплектов постельного белья нам не помешают. Розелла спала бы на новой кровати в моей комнате, а для Ларри можно купить кровать и поставить ее в мансарде.

– А почему он не может спать на одной из кроватей в комнате Мартина?

– Мартин приходит и уходит в любое время дня и ночи.

– Твои дети просили купить им кровати?

– Нет, они ни о чем не просили.

– Так почему бы не оставить все как есть?

Эйлиш промолчала.

– Я вижу, – продолжила мать, – что нынешние родители слишком балуют своих детей. Новое то, новое сё. И зачастую этого хотят не сами дети, но их родители. Они проводят с детьми мало времени, работают, гуляют, а потом компенсирую недостаток внимания покупкой ненужных предметов роскоши. Я слышала, как об этом говорили по радио.

Эйлиш поспешила сменить тему.

– Должно быть, ты с нетерпением ждешь своего юбилея, – сказала она. – Приедут Джек и Пат. Все соберутся.

– Я об этом даже не думаю. Меньше всего мне хотелось бы раздувать шумиху по этому поводу.

– Но Розелла и Ларри приедут ради твоего юбилея. А еще Джек и Пат. Мартин сказал, они захватят кого-нибудь из детей.

– Должно быть, ты помнишь старуху, которая жила в доме напротив, сорок седьмом, – начала мать, и на ее лице проступило удовлетворение. – Ее звали мисс Джейн Хегарти. Очень приличная женщина, и дом содержала в порядке. Всегда такая вежливая, с грамотной речью. Когда она состарилась, к ней раз в неделю приходил священник, друг семьи, чтобы ее причастить. Потом какое-то время к ней ходила медсестра, но старуха ее не жаловала. А затем оказалось, что скоро ей стукнет сто лет. И всех пригласили в ее дом на вечеринку. Я тоже пошла, думая, что приглашение исходит от самой мисс Джейн Хегарти. Как я могла не пойти? Но люди, которые организовали вечеринку, не заслуживали доверия. Заметь, не все. Но были и те, кто решил предложить бесплатную выпивку для желающих. Разнесся слух, что в доме мисс Хегарти наливают. И туда набились какие-то мужланы. Разумеется, они не только сами нахлестались водки, если не джина, но и напоили наивную мисс Джейн, которая доливала водку лимонадом. Они пили и поили старуху, пока кто-то не уложил ее в постель. На следующий день она умерла. Умерла от вечеринки. Сегодня водка и веселье, завтра гроб и катафалк. И если кто-то думает, будто на мой юбилей их ждет что-нибудь подобное, я бы на их месте не обольщалась, я просто запру дверь у них перед носом.

– Соберется только семья, – сказала Эйлиш.

– Порой это еще хуже, – ответила мать.

Эйлиш встала.

– Пойду проветрюсь.

– Среди ночи?

Она решила поехать куда-нибудь на машине, может быть до Уэксфорда, и прогуляться по главной улице. Вечер был теплым, небо на западе еще не погасло. Затем Эйлиш решила спуститься к Рыночной площади, по Слейни-стрит дойти до реки и полюбоваться последними солнечными лучами. И там она подумает, как поступить. Утром возьмет у Мартина телефоны Джека и Пата и попросит у братьев помощи. Впрочем, они могут ответить, что, прежде чем покупать холодильник, стиральную машину и плиту, ей следовало посоветоваться с матерью и что она сама виновата, давно бы навестила ее, незачем было ждать двадцать лет. Они могли бы также добавить, что мать слишком стара и прожила тяжелую жизнь, а посему негоже на нее жаловаться.

Она миновала «Аспеллс» и на миг испытала искушение спуститься по Черч-стрит, но продолжила путь по Рафтер-стрит к Рыночной площади. Может быть, думала Эйлиш, надо научиться слушать мать и получать удовольствие от ее историй, сколько бы та их ни повторяла. Жизнь нелегка, если тебе стукнуло восемьдесят и последние тридцать ты прожила одинокой вдовой.

* * *

Размышляя о том, как бы усадить мать в машину и покатать по окрестностям, она заметила в дверях паба Джима Фаррелла какую-то фигуру. И в то же мгновение поняла, что это и есть Джим. Эйлиш понятия не имела, видел ли он ее. Он смотрел в противоположную сторону, но, возможно, отвел взгляд, поняв, что она приближается к нему по другой стороне улицы. И хотя она опустила голову,