Читать книгу - "Сказки века джаза - Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

– Да что вы, нет! Я просто остановился на минутку… Прошу прощения, если побеспокоил. Мне показалось, что в доме никто не живет…

– Ну какое там беспокойство! – поспешно произнес Хеммик. – Кому может прийти в голову беспокоиться о таком сарае! Я отсюда съехал два месяца назад. Кажется, его даже не собираются снова сдавать. У меня дочка, вот такая, – он показал рукой от земли, – и она очень любит свою старую куклу, которую мы потеряли при переезде. Расплакалась, вот и пришлось идти искать.

– Так вы здесь жили? – с интересом отозвался Аберкромби.

– Восемнадцать лет. Въехали сразу после свадьбы, четырех детей в этом доме родили. Да, сэр. Уж я-то знаю этого старика! – Он похлопал ладонью по дверному косяку. – Знаю каждую щель и в этой крыше, и в этом старом полу!

Аберкромби, несмотря на возраст, обладал приятными чертами лица и отлично знал, что если будет сохранять внимательное выражение, то собеседник будет продолжать говорить до бесконечности.

– Вы с севера? – вежливо поинтересовался Хеммик, опершись с привычной точностью на тот участок хлипких деревянных перил, который мог выдержать его вес. – Я так и думал, – продолжил он после кивка Аберкромби. – Янки видно за версту.

– Я из Нью-Йорка.

– Да? – Мужчина с неуместной серьезностью покачал головой. – А я так сам туда и не добрался. Собирался пару раз, до свадьбы, да так и не сложилось. – Он снова повторил движение пальцем в платке, а затем, будто неожиданно набравшись смелости, переложил платок в один из своих набитых карманов и протянул руку своему собеседнику. – Меня зовут Хеммик.

– Рад познакомиться. – Аберкромби, не вставая, пожал протянутую руку. – А меня зовут Аберкромби.

– Очень рад знакомству, мистер Аберкромби.

Затем оба на мгновение замялись, их лица приобрели на удивление похожие выражения, брови сдвинулись, а взгляды, казалось, подернулись дымкой. Оба старались воскресить какое-то минутное воспоминание, хранимое в дальней ячейке памяти и почти забытое. Оба чуть кашлянули, осмотрелись, затем взглянули друг на друга и рассмеялись. Аберкромби заговорил первым:

– А мы знакомы.

– Точно, – согласился Хеммик, – но как это может быть? Не могу понять. Вы же из Нью-Йорка, говорите?

– Да, но родился и вырос в этом городе. Жил в этом доме, пока не уехал отсюда; мне тогда было семнадцать. Что касается меня, то я вас помню – вы были на пару лет старше.

Хеммик снова задумался.

– Кажется, – начал он неуверенно, – я тоже что-то вспоминаю. Начинаю вспоминать – точно помню ваше имя, и, кажется, до того как мы сняли этот дом, тут жил ваш отец. Но все, что я могу вспомнить о вас, так это что был тут мальчишка по имени Аберкромби, который потом уехал.

Через некоторое время они уже свободно разговаривали. Обоих позабавило то, что они из одного и того же дома; особенно развеселился Аберкромби, потому что обладал тщеславием и в этот вечер погрузился в воспоминания о своей прежней бедности. Несмотря на то что он никогда не говорил под влиянием момента, он счел нужным дать ясно понять в нескольких фразах, что уже пять лет спустя после того, как он покинул этот дом и этот город, он смог перевезти своих родителей жить к себе в Нью-Йорк.

Хеммик слушал с тем подчеркнутым вниманием, с которым люди, не преуспевшие в жизни, всегда слушают истории успеха. Он был готов слушать и дальше, если бы Аберкромби продолжал в том же духе, потому что понемногу стал вспоминать, что какой-то Аберкромби в течение нескольких лет не сходил со страниц газет, будучи главой торговых компаний и финансовых комитетов. Но Аберкромби сделал паузу и повел разговор на более общие темы:

– Даже не думал, что у вас тут такая жара. За двадцать пять лет многое забывается.

– Что вы, сегодня еще прохладный день, – похвастался Хеммик, – да-да, сегодня, по-нашему, еще прохладно. Я лишь слегка перегрелся от ходьбы, пока дошел сюда.

– Очень жарко, – повторил Аберкромби, беспокойно двинувшись, затем резко добавил: – Мне тут не нравится. Я ничего не чувствую – совсем ничего. Понимаете, мне было интересно, что я почувствую, вот я и приехал сюда. И вот теперь я знаю. Видите ли, – с волнением продолжал он, – до недавних пор на севере страны было много профессиональных южан: как настоящих, по происхождению, так не очень, по душевному складу, – однако все они отличались склонностью к цветистым монологам о красотах старинных фамильных плантаций, а также склонностью вскакивать и подвывать всякий раз, когда оркестр начинал играть «Дикси». Вы меня понимаете? – Он посмотрел на Хеммика. – Это стало чем-то вроде национального помешательства. О, я тоже принимал в этом участие, как и все. Я тоже вскакивал по стойке «смирно», покрывался испариной и аплодировал и раздавал юношам должности лишь потому, что они мне заявляли, будто родились в Южной Каролине или в Вирджинии. – Он снова сделал паузу и неожиданно оборвал: – Но теперь кончено. Я тут всего шесть часов, но с меня хватит.

– Вам так жарко? – спросил Хеммик со снисходительным удивлением.

– Да! Я почувствовал эту жару и увидел этих людей – две-три дюжины бездельников в соломенных шляпах, разглядывающие витрины лавок на Джексон-стрит. – И он добавил, чуть улыбнувшись: – Таких мой сын называет «болваны-руки-в-карманы». Вы поняли, о ком я?

– А, лоботрясы! – понимающе кивнул Хеммик. – Здесь, у нас, их зовут лоботрясами. Никчемные балбесы, это точно. Почти перед каждой лавкой из-за них висит объявление с просьбой не толпиться у витрины.

– Еще бы! – слегка раздраженно согласился Аберкромби. – Теперь символ Юга для меня – тощий темноволосый юнец с пушкой в кармане, заливший глаза джином или колой, подпирающий витрину аптеки в ожидании следующего линчевания.

Хеммик возразил, но не слишком уверенно:

– Однако, мистер Аберкромби, не забывайте, что экономика здесь после войны…

Аберкромби отмахнулся от этого возражения.

– О, да слышал я все это, – произнес он, – надоело! И о Юге в руинах я тоже слышал, и тоже надоело. Франции и Германии не нужно было полсотни лет, чтобы встать с колен, а ваша война по сравнению с их войной – это бабья склока у песочницы! Но вы здесь ни при чем, и никто тут ни при чем. Все потому, что здесь чертовская жара, в которой белый человек жить не может, и так будет всегда. Можно лишь мечтать, что когда-нибудь эти два-три штата, кишащие черномазыми, кто-нибудь наконец вышвырнет из Соединенных Штатов!

Хеммик кивнул глубокомысленно, но без единой мысли. Он никогда ни о чем не задумывался; уже лет двадцать у него не имелось никаких мнений, за исключением мнений, высказывавшихся местной прессой, либо тех, которые с очевидным энтузиазмом разделялись абсолютным большинством. Процесс мышления был той роскошью, которую он никогда не мог себе позволить. Если какие-либо обстоятельства вынуждали его принимать решения, он либо принимал эти обстоятельства, как есть, если они были доступны его пониманию, либо же устранялся от них совсем, если решение проблемы требовало хоть чуточку концентрации. Но он не был тупицей. Он был просто усталым вечно занятым бедняком, а в его кругах глобальные мысли просто не существовали, даже если бы он и был способен их воспринимать. Сама мысль о том, что он никогда не думает, была бы для него таким же пустым звуком, как и все ей подобные. Он был закрытой книгой, состоявшей наполовину из неясной и бессвязной чепухи.