Читать книгу - "Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава"

Наконец передача началась, она входила в цикл «Железные дороги мира», и речь шла только о суданской государственной железной дороге, о положении в стране не рассказывали ничего. Однако мы смотрели, затаив дыхание. Сначала показали вокзал в Хартуме, столице Судана, откуда отправлялся поезд. Интересно, каково население этого города? Пустынная вокзальная площадь, ни одного европейского здания… Такой вокзал мог быть в каком-нибудь японском провинциальном городишке с населением в двадцать-тридцать тысяч.

Среди пассажиров — исключительно суданцев — не было ни одной женщины, ни одного ребенка. Состав из четырех-пяти вагонов тянул паровоз, работающий на каменном угле. Пассажиры первого класса могли сидеть или лежать на вагонных полках, пассажиры второго — сидели впритирку друг к другу на узких скамьях. На крышах вагонов вповалку лежали безбилетники. При том, что температура даже в помещении не опускалась ниже сорока градусов, на этих крышах под прямыми лучами палящего солнца можно было изжариться, и тем не менее они были забиты до отказа. Возможно, в этом проявлялась забота правительства о людях: идти под тем же палящим солнцем по пустыне еще хуже.

Вот поезд отправился с хартумского вокзала, и, несмотря на то что шел он с малой скоростью, не прошло и пяти минут, как он оказался в пустыне. Вокруг — никаких следов человеческого жилья, ни единого деревца, только желтый песок, залитый лучами палящего солнца. По этой-то песчаной равнине и ехал поезд, ехал удручающе медленно, отдуваясь и вздыхая.

Мы изнывали от любопытства — какой будет следующая станция? — но поезд все ехал и ехал по мертвым пескам, нигде не останавливаясь. Уже совсем под вечер он наконец остановился, но вряд ли это место можно было назвать станцией: ни строений, ни людей. Однако пассажиры в полном молчании медленно вышли из вагонов, спустились с крыш.

Я внимательно вглядывался в экран, силясь понять, куда они пойдут, но никто никуда не пошел, все группками устроились тут же возле состава: кто уселся на корточки, кто улегся прямо на землю. Диктор объяснил, что поезд будет стоять до утра, судя по всему, пассажиры собирались провести ночь, лежа прямо на земле. Возможно, впрочем, здесь было удобнее, чем в вагоне или на крыше.

Не показали и не сказали ни единого слова о том, что ели эти люди целый день. Может, что-то и снималось, но создатели фильма, удрученные представшим их взорам зрелищем, просто не использовали снятые материалы? Пассажирами были взрослые мужчины, но все они еле двигались, почти не говорили, на их лицах застыло тупое безразличие, скорее всего, голод и жара лишили их последних сил, как физических, так и душевных. Настала ночь, но света в поезде не было, пассажиры Лежали на земле рядом с ним в своих темных жалких лохмотьях, и если бы на помощь зрителям не пришел трехдневный месяц, засиявший в бескрайнем, без единого облачка, небе, рассмотреть ничего было бы нельзя.

На следующий день ранним утром черные группы людей молча вернулись в вагоны и на крыши, и поезд торжественно тронулся с места. Точно так же, как и вчера, он ехал весь день по пустыне, точно так же остановился вечером, и пассажиры снова провели ночь на земле у состава. Совершенно так же начался и третий день… Мне показалось, что все, мною увиденное, — символ жизни суданского народа, обреченного на жалкое существование самими природными условиями страны, я вспомнил честную и беспристрастную статью Инукаи Мити ко, и сердце мое снова сжалось от сострадания к нескольким десяткам тысяч беженцев из Эфиопии, которые, с трудом добравшись до южной части этой нищенской страны и осев там, ждали помощи.

Судя по тому, что говорили по телевизору, в самом Судане несметное количество бедняков, как же правительство управляется с этими беженцами? В самом деле, почти все пассажиры этого поезда голодны, измождены, у них явно нет сил даже говорить, так куда же все они едут? Наверное, при жаре в сорок градусов они страдают от жажды, но я не видел, чтобы кто-нибудь пил. Поразительная выносливость! — подумал я и невольно налил себе чаю. Но вдруг справа показалось море. Оно было такого же желтого цвета, как и пустыня, но все же это была вода, и я вздохнул с облегчением. «Еще через час, к вечеру, поезд наконец прибыл к месту назначения, в порт», — раздался голос диктора, и на экране возникло изображение конечного пункта этой железнодорожной линии. На станции, которая производила весьма унылое впечатление, пассажиры молча вышли из поезда. Куда они пойдут теперь? Но на этом передача закончилась.

Мы были ошеломлены. Вдруг внучка сказала:

— Они всегда все выдумывают на этом телевидении. И про Судан тоже выдумали, нарочно, чтобы зрителей поразить. Ведь Судан был английской колонией, а потом обрел независимость, правда? Совсем как Канада, она ведь тоже была сначала английской колонией, а потом получила независимость и вполне процветает. Если показать по телевизору девственные леса на севере Канады и сказать, что это Канада, никто же не станет принимать это всерьез.

Скорее всего, она сказала так потому, что еще три месяца назад ее отец был генеральным консулом в Канаде, они жили там всей семьей и были счастливы… Так или иначе, мне захотелось ее утешить.

— Наверное, ты права, — сказал я. — Они ведь преследовали одну цель — показать суданские железные дороги, а если говорить о самой стране, то по этой передаче, конечно же, трудно судить о тамошней жизни. Можно только восхищаться мужеством суданцев, сумевших проложить такую длинную железнодорожную линию через пустыню. У всех пассажиров очень спокойные, мирные лица, если все суданцы таковы, можно не бояться террористических актов.

— Это уж точно. — И, добавив: — Мне завтра рано вставать, спокойной ночи, — внучка бодро поднялась к себе в комнату.

На следующее утро перед самым рассветом я проснулся оттого, что меня кто-то звал:

— Кодзиро, вставай…

Я тут же открыл глаза, но никого не увидел.

— Слушай внимательно. Начиная с сегодняшнего утра ты будешь ежедневно восстанавливать в памяти все знания, полученные на даче, и запечатлевать их в своем сердце.

Я узнал голос. Он принадлежал тому, кто называл себя Небесным сёгуном. Я хотел ответить, но не смог.

Поспешно встав, я раздвинул шторы, потом снова лег в постель и стал размышлять, пытаясь ответить на вопрос: чего ради надо было будить меня в такую рань?

Небесный сёгун наверняка имел в виду то, что происходило со мной в течение десяти дней до нашего отъезда в Токио: каждый день госпожа Родительница или Небесный сёгун будили меня в час ночи и до четырех я слушал их наставления, беседовал с ними, иногда вступал в ожесточенную полемику, совершенно забыв, кто передо мной, сердился, весь покрываясь потом от возбуждения. Это было весьма мучительно. Потом, уже днем, я пытался записать хотя бы главное из того, о чем шла речь ночью, но, как правило, ничего не мог вспомнить. И так повторялось каждый день. Казалось бы, я должен был все помнить, ведь хотя я и лежал в постели, но не спал и живо реагировал на то, что мне говорили, однако, к моему великому удивлению, как я ни старался, мне ничего не удавалось восстановить в памяти.