Читать книгу - "Чагинск. Книга 1 - Эдуард Николаевич Веркин"

над книгой, тоже пропали. Все более-менее ценное, включая фонарик и пластиковые китайские палочки, исчезло, остались тряпки: рубашки, футболки, трусы. Бритву и ту увели, хорошая была.

Маргарита Николаевна, подумал я. Хотя… Чемодан у меня не самый дешевый, замок там гвоздиком не подковырнешь, надо иметь понимание, кто-то имел понимание. Мастер. Кирпич с собой притащил, чтобы я разницу не сразу заметил.

А если бы и заметил, то только после отъезда.

Стащили все. Хорошо, документы и деньги с собой…

Я в панике проверил карманы. Паспорт и деньги на месте, во внутреннем кармане жилета. Телефон.

Обокрали. Смеяться было лень, вызывать Федора бесполезно. Ноутбук полторы тысячи долларов, но искать он не будет, а если найдет — оставит себе… Маразм, тупик, деградация, логичное завершение сценария «возвращение». Герой возвращается на родину, исполненный ностальгии и приятного трепета, первая любовь, первые рассветы. На въезде в город его «Мазде» ломает шаровую опору.

В доме его детства клопы и крысы. Первая любовь разжирела и жрет пельмени. Друзья стали ментами. Героя грабят, избивают и кидают в канаву близ шишкодробильни. Классика бессмертна.

А может, это предупреждение? Может, кирпич положили не в качестве балласта, а в качестве намека. Кирпич как месседж. Кирпич как неизбежность…

Нет уж, достаточно. Валить, с меня хватит, дальше без меня.

Твари.

Твари.

Я пнул стену и прикинул, не сходить ли мне на пожар грязелечебницы, однако быстро передумал. Это далековато, а я сегодня уже ходил и больше не намерен, ноги болят, и надоело, хочу лежать в койке. Хочу сырный салат с голландским соусом. Копченую семгу. Хочу, чтобы море видно в окно. Надо соглашаться со Светловым. На книгу. «НЭКСТРАН — корпорация будущего». Светлов так и не ответил на мой вопрос. Вернее, я не успел его задать, потому что вдруг зазвонил телефон, очень удачно зазвонил телефон. А я бы спросил, почему, Алексей Степанович, вас так много в Чагинске? Почему вы везде?

Я хотел его про это все спросить, но не успел, телефон зазвонил поразительно вовремя. Подозрительно вовремя. Я едва набрал воздуха для вопроса, как бац — проверка оборудования. И уехал.

А у самого есть спутниковый. И обычный мобильный есть. Светлов вполне мог притащить за собой передвижную вышку мобильной связи, персональную. Да и другая связь здесь имеется, система «Алтай», так, кажется. В каждом городе у ментов, райисполкома и Светлова есть. Так что вполне может быть, что и сотовый у него работает, нажал на кнопку, мне позвонили…

Если проверка оборудования, то должны всем владельцам телефонов в Чагинске позвонить, не мне одному. У Романа есть телефон. Наверняка.

Я отправился в соседнюю комнату.

Кровать была сдвинута, на полу разбросаны носки и кеды — как выскочил вчера Роман, так тут все и осталось. Сапоги в углу стояли с неким вызовом. Из-под кровати торчал угол спортивной сумки.

Вытащил. Мягкая сумка, открыл. В сумке хранились сценические костюмы Романа: кубанка, фуражка, сюртук, синие галифе с красными лампасами, ремни, портупеи и латунные бляшки, названия которых я не знал, накладной чуб. Действительно, накладной, я думал, Роман его каким-то образом начесывает.

Я ощупал одежду. Газыри, снова бляшки, пряжки от ремня, водка. На дне чемодана лежали две бутылки «Тройной». В принципе, можно и водки. Поел хорошо, если сейчас выпить, то получится проспать до вечера. А часа в три на вокзал, на автобус.

Ненавижу.

Я открыл «Тройную».

Сходил на кухню за стаканом и хлебом. Снаткина все так же сидела перед телевизором в комнате и писала.

Хорошо. Полстакана.

Выпил, заел хлебом. Хлеб ничуть не изменился, остался кислым и не очень вкусным. Из этого кислого хлеба получались отличные сухари. Когда я уезжал домой, бабушка давала мне фланелевый мешок с сухарями, их хватало на два дня поездки. Надо подкинуть Светлову идею, чтобы хлебозавод не закрывал, а перепрофилировал на сухарики. Или жареные тыквенные семечки. Могу поспорить, следующее десятилетие будет эпохой семечек и сухарей; старуха, торгующая жареными семечками на улице, вымрет как класс… Кстати, про Снаткину. Про Снаткину сочинился бы отличный роман, потому что в жизни Снаткиной случилось почти все.

Я не особо интересовался ее судьбой, однако не сомневался, что Снаткина никогда не была замужем, но схоронила братьев и ненавидела свою мать. Генеральной линии в жизни Снаткиной на первый взгляд не прослеживалось. Снаткина родилась четвертой после трех мальчишек, и мать ее не особо жаловала, поскольку Снаткина росла наглой, языкастой и всегда носила с собой киянку. Если братья начинали борзеть, Снаткина, не стесняясь, лупила их молотком по рукам, плечам и иногда по голове, мать, глядя на такие повадки, вздыхала, горюя о том, что с таким характером дочь вряд ли хоть раз сходит замуж, а если и сподобится, то счастливую жизнь с супругом наладить будет практически нереально. Снаткина на это внимания не обращала и с молотком не расставалась. А когда младший брат ради шутки выпустил на спящую Снаткину ковшик жирных сопливых выползков, она, проснувшись, не завопила и не испугалась, а молча отправилась карать. Брат пытался убежать в овсы, но Снаткина упрямо преследовала его в поле, настигла и отходила молотком. Когда его привели домой, мать, ругая Снаткину, насчитала на брате двадцать синяков.

В двенадцать лет мать отвела Снаткину на колхозную ферму и устроила помощницей скотницы. На ферме было неплохо, трудодней начисляли немного, но в леднике всегда стояло ведро с молоком, из которого разрешалось пить сколько угодно. Снаткина работы не боялась: навоз кидать, сено таскать, корма, опять же, всегда первая. Но при этом заглядывала в ледник слишком часто, и эти визиты закончились плачевно — одновременно заболело горло, живот и голова. Горло распухло, а желудок и вовсе не держал ничего, Снаткина стремительно худела и задыхалась, подозревали и дизентерию, и дифтерию. В результате за Снаткиной из области прислали санитарную инфекционную карету, и ей пришлось месяц пролежать в изоляторе областной больницы. Оттуда Снаткина вернулась похудевшей, пожелтевшей и обритой, с фурункулами и с тяжелой мельхиоровой ложкой.

Худоба мать Снаткиной скорее обрадовала — в таком состоянии Снаткина ела гораздо меньше, предпочитала в основном черный хлеб и не употребляла ничего молочного, включая масло и творог. Фурункулы покрывали руки ниже локтя и ноги ниже колена, это было некрасиво, но быстро прошло без лечения. Волосы отросли. Мельхиоровую ложу Снаткина украла, так и призналась — украла и расставаться с ней не собиралась. Ложка была необычная, больше столовой, но меньше половника, тяжелая, с синеватым отливом, с витой раздваивающейся рукоятью в виде двух переплетенных жалами змей. Снаткина