Читать книгу - "Подросток - Федор Достоевский"

— Как фамилия? — крикнул мне кто-то.

— Долгорукий, — проревел я.

— Князь Долгорукий?

Вне себя, я ответил каким-то весьма скверным ругательством,а затем… затем помню, что меня потащили в какую-то темную каморку «длявытрезвления». О, я не протестую. Вся публика прочла еще как-то недавно вгазетах жалобу какого-то господина, просидевшего всю ночь под арестом,связанного, и тоже в комнате для вытрезвления, но тот, кажется, был даже и невиноват; я же был виновен. Я повалился на нары в сообществе каких-то двухбесчувственно спавших людей. У меня болела голова, стучало в висках, стучалосердце. Должно быть, я обеспамятел и, кажется, бредил. Помню только, чтопроснулся среди глубокой ночи и присел на нарах. Я разом припомнил все и всеосмыслил и, положив локти в колени, руками подперев голову, погрузился вглубокое размышление.

О! я не стану описывать мои чувства, да и некогда мне, ноотмечу лишь одно: может быть, никогда не переживал я более отрадных мгновений вдуше моей, как в те минуты раздумья среди глубокой ночи, на нарах, под арестом.Это может показаться странным читателю, некоторым щелкоперством, желаниемблеснуть оригинальностью — и, однако же, это все было так, как я говорю. Этобыла одна из тех минут, которые, может быть, случаются и у каждого, но приходятлишь раз какой-нибудь в жизни. В такую минуту решают судьбу свою, определяют воззрениеи говорят себе раз на всю жизнь: «Вот где правда и вот куда идти, чтоб достатьее». Да, те мгновения были светом души моей. Оскорбленный надменным Бьорингом изавтра же надеясь быть оскорбленным тою великосветскою женщиной, я слишкомзнал, что могу им ужасно отмстить, но я решил, что не буду мстить. Я решил,несмотря на все искушение, что не обнаружу документа, не сделаю его известнымуже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтраже положу перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даженасмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова и уйду от нее навсегда…Впрочем, нечего распространяться. Обо всем же том, что произойдет со мнойзавтра здесь, как меня поставят перед начальством и что со мной сделают, — япочти и думать забыл. Я перекрестился с любовью, лег на нары и заснул ясным,детским сном.

Проснулся я поздно, когда уже рассвело. В комнате я уже былодин. Я сел и стал молча дожидаться, долго, около часу; должно быть, было ужеоколо девяти часов, когда меня вдруг позвали. Я бы мог войти в более глубокиеподробности, но не стоит, ибо все это теперь постороннее; мне же только быдосказать главное. Отмечу лишь, что, к величайшему моему удивлению, со мнойобошлись неожиданно вежливо: меня что-то спросили, я им что-то ответил, и мнетотчас же позволили уйти. Я вышел молча, и во взглядах их с удовольствиемпрочел даже некоторое удивление к человеку, умевшему даже в таком положении непотерять своего достоинства. Если б я не заметил этого, то я бы не записал. Увыхода ждала меня Татьяна Павловна. В двух словах объясню, почему это так легкомне тогда сошло с рук.

Рано утром, еще, может быть, в восемь часов, ТатьянаПавловна прилетела в мою квартиру, то есть к Петру Ипполитовичу, все ещенадеясь застать там князя, и вдруг узнала о всех вчерашних ужасах, а главное, отом, что я был арестован. Мигом бросилась она к Катерине Николаевне (котораяеще вчера, возвратясь из театра, свиделась с привезенным к ней отцом ее),разбудила ее, напугала и потребовала, чтоб меня немедленно освободили. Сзапиской от нее она тотчас же полетела к Бьорингу и немедленно вытребовала отнего другую записку, к «кому следует», с убедительнейшею просьбою самогоБьоринга немедленно освободить меня, «арестованного по недоразумению». С этойзапиской она и прибыла в участок, и просьба его была уважена.