Читать книгу - "Кинокефал - Ольга Сураоса"

к Тоту. Его уже бездыханное тело волочили по земле. Коротко рыкнув, я подскочил к бандиту и с размаха заехал ему в челюсть. Тот взвыл, но Абеля не выпустил. К нему подскочил второй, третий, и оба они кинулись на меня. В руках их были дубинки, лица скрыты капюшонами, и они… не пахли! Отступив от них, я уже нацелился вырубить правого и прорваться к Тоту, как тонкий свист прорезал слух, обдав уши ветром, а затылок резкой болью. В глазах заплавали круги, превращая серую очерченную тьму, одобрительные возгласы «dobra praca Petera!», ноги, руки – всего меня в непроницаемый мрак.

Глава 6

Чернота вокруг была кромешной. Она обволакивала не только снаружи, но и пронзала изнутри. Я барахтался, стараясь выбраться из неё, хоть и не чувствовал своих конечностей. Я барахтался сознанием, пока страшная дума не пронзила меня, и я не оставил бесполезные попытки выбраться.

«А может, я уже сам стал частью окружающего мрака?»

Эта мысль была настолько невыносимой, что я принялся прорываться сквозь тьму с новой силой, пытаясь прочувствовать хоть что-то, помимо сгустка мысленных переплетений. Наконец веки мои дрогнули, и я с трудом приоткрыл глаза, перед которыми предстала очередная тьма. Но чернота эта являлась во много раз менее мучительной, чем предыдущая, так как она не могла поглотить меня, а была вызвана мешком, до сих пор надетым на мою голову. Нос мой был переполнен затхлостью мешковины, и я почти задыхался, но то оказалось малой мукой. Придя в себя, я ощутил, как жар жгучей болью разрывает затылок.

Я лежал на боку, и пульсация крови от затылка к вискам с каждым ударом сердца становилась острее. Я попробовал привстать, но не смог. Руки и ноги были стянуты ремнями настолько, что функционировать ими стало невозможно. Стиснув зубы, я перевернулся на живот. Давление на виски прекратилось, дав минимум облегчения для дальнейшей возможности соображать, чтобы восстановить картину произошедших событий. Значит, я погнался за извозчиком, для того, чтоб узнать, с какой целью он привёз меня сюда. Затем на меня напали… на меня и на профессора! Возможно, он где-то рядом, надо позвать его.

– Профессор, вы здесь? – моя нижняя губа была разбита, и я с трудом разлепил спёкшийся кровью рот.

– Профессор, отзовитесь!

Ответом мне стала тишина, если не считать оживлённых звуков бурной деятельности. Напрягшись, игнорируя оглушающую боль, я прислушался. Звуки напоминали шум развернувшегося лагеря и доходили до моих ушей, как из бочки. Из этого следовал вывод, что я находился в помещении, а шум исходил с улицы. При этом холод не ощущался совершенно, слава Христофору. Я был в помещении совсем один, в непосредственной близости не доносилось даже сопения. Я прикрыл глаза. Боль была настолько нестерпимой, что захотелось провалиться во тьму снова. В опустошающем мраке хоть не было боли. Но… что это?

Тихий полувздох-полустон вывел меня из пагубного оцепенения. Я приподнял голову, насколько то оказалось возможным.

– Это вы, профессор?

Стон стал отчётливей, переформировываясь в слова: – Да, это я… как вы, герр Бонифац? У вас тоже темно перед глазами?

– Да, это мешок. Вы не ранены? – прохрипел я в волнении. Если бы профессор мог передвигаться, то совместно, посредством своей природы мы легко б высвободились. Достаточно только стянуть мешки.

– Нет, я цел, но… руки и ноги мои настолько стянуты веревкой, что онемели… Я… я чую вашу кровь. Вас так сильно ранили? Как вы себя…

Вопрос профессора перебила резко распахнувшаяся дверь. Чистый морозный воздух, удушливый дым костров, свежий запах древесины за короткий миг просочились в меня сквозь поры тканевой тюрьмы. Мгновения этого было достаточно, чтоб вообразить наше местонахождение. Нас завезли в лес, причём высокогорный.

Раздался натянуто бодрый голос, без нот враждебности. Затем некто приблизился к моей голове, встав напротив. Второй (их вошло двое), я так полагал, проделал тот же маневр по направлению к Тоту. Голос зазвучал снова. Он говорил по-богемски, и я его не понимал. С последующей тирадой слов с меня сорвали тряпичный плен, и я зажмурился, чтобы уберечь глаза от внезапного перепада, которого, правда, не последовало. В помещении было чёрно, как в колодце. Окон не было. Справа раздался тяжкий вздох – Абеля тоже высвободили от вонючей тряпки. Я попытался перевернуться на бок, чтоб избавиться от глупого положения и взглянуть пленителям в глаза, но мой жест предотвратили, оставив находиться в прежней позе. Жёсткая, как прутья, рука скользнула к моей гудящей ране, заставив полурыкнуть-полуругнуться. Рука при этом не отдернулась, а участливо потрепала моё плечо.

В голосе послышались нотки сожаления. Он словно извинялся за причинённое мне, мягко сказать, «неудобство». Чёрт… В мою голову тут же пришло понимание того, как именно животные воспринимают человеческую речь. Вспомнилось с какой лаской в голосе собакам говорили о предстоящей кончине собачники. Как псины с робкой радостью виляли хвостами, питали надежду… Теперь же в подобном обстоятельстве находился и я. Насколько омерзительно быть в чужой шкуре!

В горле заклокотало и лихорадочное бешенство чуть не лишило последних сил. Меня перевернули, принялись затягивать рану. Наконец я разглядел говорившего кинокефала-человека. То, что в комнату вошли именно люди-кинокефалы, было ясно даже через затхлую мешковину, но отчетливо понять – знакомый запах или нет, чуял ли я их в таверне или нет, у меня не вышло. Теперь, когда один из них склонился надо мной и глаза наши пересеклись, обоняние безапелляционно дало понять, что серебристо-серую голову с короткими стоячими ушами я вижу впервые. Перевязав рану льняной тряпицей, он закончил фразой, обращенной ко мне, а затем, повернувшись, обратился с вопросом к профессору. Я увидел, как Тот мелко потряс головой в знак согласия и повернулся в мою сторону.

– Герр Бонифац, нас просят сохранять спокойствие. Только в этом случае нас освободят.

– Пусть сделают это как можно скорей, – тихо проворчал я. Конечно, мне хотелось вступить в бой, но я не мог. Пальцы ног чувствовались едва, а вот руки пугающе не подавали признаков жизни совсем. Серый, цепко наблюдавший за моей реакцией, удовлетворённо кивнул и, дав утвердительный знак приятелю, склонился над моими путами. Я до последнего ожидал, что он достанет нож или хотя бы нечто острое, но вместо того этот богемец варварски разорвал ремни зубами. Мои руки, обмякнув, даже не думали слушаться. Вслед за руками свободу получили ноги. Острые челюсти Серого орудовали не хуже охотничьего ножа. Кинокефалы, подтачивающие и владеющие своими зубами, назывались колоссами. Вживую данного умения я никогда не видел и считал, что это невозможно. Во всяком случае, раньше считал.

Закончив, Серый на всякий случай отдалился от меня, но моей прыти хватило только на то, чтобы с трудом принять вертикальное положение. То, что ранее служило мне руками, бесполезными плетьми осталось за спиной. Опершись плечом о бревенчатые стены, я осмотрелся. Избушка представляла собой небольшую полупустую комнату, в глубине которой коптила печка. Как странно, звуки горящих поленьев стали для меня различимы лишь после увиденного источника этих самых звуков. Ранее я, казалось, пребывал в абсолютной тишине. Мой взгляд переместился на второго человека-кинокефала. Он таким же способом освободил Тота (это было видно по рванным лоскуткам ремней) и теперь стоял рядом со своим товарищем. В отличие от короткошерстного Серого, лицо второго было безобразно лохматым. Рыжие космы плотно скрывали его глаза, и это настораживало. С людьми без доступа в окно внутреннего мира следует еще более держать ухо востро.

Состояние профессора было функциональней моего. Размяв затекшие руки, он, не обращая внимания на пленителей, тут же направился ко мне. Задерживать его не стали, чему я был удивлен. Ноги его слегка заплетались, но он сумел преодолеть преграду из мешков и, взгромоздившись на один из них, оказался рядом со мной.

– О Бонифац, ваши руки… – голос его дрожал, но страха в глазах