Читать книгу - "Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина"

— Я что — со странностями?

— Артур, войди в мое положение. У тебя зажигалка в виде пистолета. Тетка утверждает, что злоумышленник в нее целился. В моей спальне выключатель барахлит и имеет обыкновение самостоятельно включаться. Вот он среди ночи и включился. И тетка увидела якобы убийцу. Понял?

Лева настороженно посмотрел на Артура: смутился ли нет? Не разберешь, но разговор этот Артуру явно не нравился.

— Пусть это буду я, если тебе это надо, — ответил он, наконец. — Но если зажегся свет, то твоя тетя Маша должна была меня рассмотреть.

— Не рассмотрела. То ли свет ее ослепил, то ли она со страху глаза закрыла. Теперь лепечет что‑то про бороду и шляпу.

— Я был без шляпы, — быстро сказал Артур. — И с бородой у меня тоеж нелады.

— Старик, ну какая разница. Главное, если что, сознайся, что это был ты.

— А что — будет разговор?

— Вдруг она решит с тобой объясниться.

— И как она будет со мной объясняться?

— Может быть, и не будет. Ладно. Забудем об этом.

— Хорошо, забудем, — пожал плечами Артур.

Солнце, косматое и страшное, наконец, спряталось за верхушками елок на дальних горках. Небо полыхало самыми разнообразными красками. Здесь были и голубизна, и бирюза, и золотые окоемки на легких облачках. Флор прямо‑таки облизывался, глядя на этот закат. Сидоров–Сикорский разжигал самовар. Артур притащил ящик пива. Явилась Инна и, таращась со сна, оглядывала всех с удивлением. Лева шипел ей в ухо: " Я всех позвал. Нельзя придаваться бесконечной меренхлюндии. Очнись, пожалуйста, и всем улыбайся".

— Я улыбаюсь, — шипела Инна сквозь зубы.

Последним пришел Флор.

— А что Эрика не привел? — спросил Лева.

— Так он в Москве. Еще в пятницу уехал.

— Забавный парень, флегматичный, — заметил Лева.

— Это Эрик‑то флегматичный? Да у него в душе все так и бурлит, только пар наружу он порциями выпускает. Но снопы он вяжет отлично.

— А Игнат так и сидит с удочкой?

— Нет. Он себя туалетной водой полил и навострил лыжи к женскому полу. У него тут любовь.

— В деревне‑то любовь? — осуждающе заметил одноглазый Харитонов, один глаз его был скрыт повязкой, а другой — узкая щелочка в отечных веках, смотрел на мир настороженно и осуждающе. — Не понимаю я наших молодых мужчин. За тридцать лет перевалило. А они все навыданьи. Такая инфантильность! Или это наша национальная болезнь?

С этого невинного вопроса и зашел разговор о менталитете разных народов. Теплыми летними вечерами в Верхнем Стане любили потрепаться на отвлеченные темы. Левушка принимал в этом самое активное участие. Эти неторопливые, пересыпанные остротами разговоры с внезапно вспыхивающими спорами под чаек, кофеек, водочку или как сейчас, под пиво, напоминали ему давние кухонные беседы в Москве, когда он был еще ученым и не помышлял о бизнесе. Сейчас по этой части тоскливо стало. Соберешься со своими в клубе или в казино, сядут за стол. Выпивки до черта. И будут они тебе бескорыстно обсуждать чей‑то менталитет? Да ни в коем случае! Каждый будет бубнить о насущном — обсуждать достоинства своей тачки. Один будет говорить, что у его "мерса" самая надежна подвеска, другой хвастаться металлическими прибамбасами на новом джипе "Тайота- Раннер", третий гордо сообщать, что он отказался к свиньям от больших машин, купил "Опель" и теперь у него нет поблем с парковкой. Тут же все хором осудят Жорика, который приобрел "Линкольн$1 — немыслимой длины и роскошества средство передвижения, зачем оно ему, если он не Пугачева, и не Филипп, а скромный бизнесмен по производству оконных пакетов.

Было время в Верхнем Стане, когда по вечерам на террасе надрывались от политических споров. Года два или около того назад эти разговоры вспыхивали, как порох. И даже не споры это были, а грызня, потому что отношение к политике государства базировалось не на разумных доводах, а на чисто физиологическом посыле. " Я его ненавижу! Я рожу его не переношу!" — вот и весь сказ. Находились такие, которые не могли слушать по телику последние известия. На экране то и дело появлялись "рожи", вызывающие рвотный инстинкт. Приходилось немедленно бежать из комнаты, а сосед за столом сидел и думал про страдальца: " С ума он что‑ли сошел? Лицо как лицо. И политика нормальная". А потом как‑то вдруг разом договорились — политические темы закрыть. Тем более, что в жизни все как‑то устроилось, и лодку перестали раскачивать, и появился намек на стабильность. Оставим в покое президента, а вот менталитет каждой, отдельно взятой нации… самое то, чтобы обсудить.

Артур выступил с полным знанием вопроса. Никто толком не знал, кто он по профессии. Знали только, что он каким‑то боком сотрудничает с Левиной фирмой. Здесь вечером на террасе он и распустил хвост. Артур заявил, что у нас, при нашей невычесанной свободе, когда кажется, что все что хочешь, то и делай, в общественных науках вовсе не всем можно заниматься. Материться по телевизору — пожалуйста, паскудство показывать на экране — да сколько угодно, а вот взять, например, и с научной точки зрения обсудить психологию каждой нации, не только обычаи, но и генетические способности, скажем, к математике. Вот здесь — табу. И если ты за собственные деньги напечатаешь статью на эту тему, и общество начнет ее обсуждать, то ты получишь дискуссию не на научную тему, а на политическую. И будешь ты — враг современного гуманизма.

— Начнем с древней Греции, — продолжал Артур. — Аристотель делил весь мир на эллинов и варваров. Он утверждал, что варвар самой природой — формой носа, кистями рук и прочим — предназначен был грубым завоевателем, а в результате рабом, потому что разумно мыслить он не в состоянии. А благородные эллины с их прямыми носами и высокими лбами природой предназначены для того, чтобы мыслить и руководить.

— Чушь, — сказал Сидоров–Сикрский.

— Не спорьте с Аристотелем.

— Я не Аристотелем спорю, а с расистами. Ненавижу расистов.

— Ну при чем здесь расизм?

— А как там на западе с их вычесанной свободой?

" Чуть что — начинают с Древней Греции, — подумала Марья Ивановна и пошла на кухню. — Под Древнюю Грецию всю красную рыбу сожрут! А