Читать книгу - "Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп"

– Да, дрянной народец, дрянной, – говорил он с горечью.

– Мужчины, да, – сказал Гезби весьма хладнокровно.

– Гм! – сказал Кросби.

Гезби совершенно ясно понял, что, по мнению его приятеля, и женщины оказывались не совсем тем, чем бы следовало, но этим он не оскорблялся, хотя тут и допускалась частица оскорбления в отношении его жены.

– Графиня женщина благонамеренная, – сказал Гезби. – Жизнь ее была трудная, очень трудная. Мне приходилось слышать, как граф ругает ее, он употреблял такие выражения, которых испугался бы поденщик, – уверяю вас. Но он скоро умрет, и тогда ей будет спокойно. Она имеет три тысячи вдовьей премии.

«Он скоро умрет, и тогда ей будет спокойно!» – это один из фазисов семейной жизни. Разбирая эти слова, Кросби вспомнил обещание Лили, данное во время прогулки по полям, делать для него все на свете. Он вспомнил ее поцелуи, прикосновение ее пальчиков, серебристый веселый голосок, шорох ее платья, когда она ластилась к нему. После этого он невольно подумал, не умереть ли ему, чтобы Александрине тоже было спокойно. Она и ее мать жили бы где-нибудь в Германии, в Баден-Бадене, как нельзя спокойнее, получая вдовьи премии.

Сквайр в Оллингтоне, мистрис Дель и леди Джулия Дегест были до этой поры и в настоящее время крайне неспокойны, что Кросби не подвергся еще никакому наказанию, что его не постигло еще мщение за его великое прегрешение. Как они мало понимали истину! Если бы его стали преследовать законом, если бы его приговорили к тюремному заключению с тяжкою работою на двенадцать месяцев, то и тогда наказание его не было бы так жестоко. Тогда бы он, по крайней мере, избавился от леди Александрины.

– Джорж с женой приедут в Лондон, не пригласить ли нам их к себе на недельку-другую? – спросила его жена, как скоро они уселись в извозчичьей карете при возвращении домой.

– Нет! – заревел Кросби. – Ничего подобного не будет!

После этого не было сказано ни слова о приглашении до самого дома. Возвратясь домой, Александрина сослалась на головную боль и тотчас ушла в свою комнату. Кросби бросился в кресло перед остатком каминного огня и решился отделаться от всего семейства де Курси. Что же касается жены, то она, как жена, должна ему повиноваться или оставить его в покое и дать ему полную свободу. Доход их состоял из тысячи двухсот фунтов стерлингов. Превосходная была бы вещь, если бы ему удалось отделить себе шестьсот фунтов и воротиться к прежнему образу жизни. Конечно, нельзя было ожидать всех удобств прежней жизни, прежнего уважения и почтения общества. Все-таки он мог наслаждаться роскошным клубным обедом. Несвязанные вечера могли бы опять принадлежать ему вместе со свободой проводить их, как вздумается. Он знал многих, которые жили врозь от своих жен. При этом Кросби вспомнил, как безобразна была Александрина во весь этот вечер в своей мишурной коронке с поддельными камнями и вдобавок с насморком, от которого ее нос раскраснелся. Со времени замужества на нее напало, сверх того, какое-то постоянное, неприятное неряшество. Да, нельзя было скрыть – она весьма нехороша. Высказав все это самому себе, он отправился спать. Я сам расположен думать, что наказание его было достаточно жестокое.

На другое утро его жена все еще жаловалась на головную боль, так что ему пришлось завтракать одному. После положительного отказа на ее предложение пригласить брата они мало разговаривали.

– Моя голова ужасно трещит, пусть Сара принесет мне чаю и тост, если это не сделает для вас разницы.

Для Кросби было совершенно все равно, и он позавтракал один с таким наслаждением, каким почти никогда не сопровождались его завтраки.

Ему стало ясно, что настоящее удовольствие его жизни должно истекать из служебных занятий. Есть люди, которым трудно жить на свете без какого-нибудь источника ежедневного комфорта, к числу таких людей принадлежал и Кросби. Он едва ли был бы в состоянии переносить жизнь, если б в ней не было страниц, на которых он мог бы остановить свой взор с удовольствием. Ему всегда нравились его занятия, и он решил теперь, что они заменят ему все прочее. Но чтобы достигнуть этого, необходимо было предоставить ему большую свободу. По принятым правилам в месте его служения, секретарю вменялось в непременную обязанность получать приказания комиссионеров и делать по ним исполнения; предшественник Кросби строго соблюдал этот порядок вещей. Но Кросби сделал гораздо более и возымел честолюбие прибрать весь совет под руки. Он льстил себя мыслию, что ему известны и их и свои обязанности лучше, нежели им, и что с небольшою хитростью он будет управлять ими. Во всем этом не было ничего невозможного, если б не случилось скандала на Паддингтонской станции, но, как всем нам известно, господствующий петух на задворках должен всегда господствовать. Если он один только раз выпачкает в грязи свои крылья, то хотя и будет иметь вид петуха, которого постигло несчастье, никакой другой петух уже не станет иметь к нему уважения. Мистер Оптимист и мистер Буттервел очень хорошо знали, что их секретаря поколотили, и потому не могли уже доверяться такому человеку.

– А, кстати, Кросби, – сказал Буттервел, входя в его комнату, вскоре после его прихода в должность, в тот самый день, когда он завтракал один, – я хочу сказать вам несколько слов. – И Буттервел воротился и притворил дверь, которая была открыта.

Кросби недолго думал, он тотчас угадал свойство предстоящего разговора.

– Знаете ли… – начал Буттервел.

– Не лучше ли вам будет присесть? – сказал Кросби, садясь сам при этих словах. Уж если быть состязанию, то он за себя постоит. При этом случае он покажет более присутствия духа, чем на платформе железной дороги. Буттервел сел и чувствовал при этом, что само движение отняло у него несколько власти. Когда человек собирается сделать выговор другому, он должен дышать собственною атмосферою.

– Я не желаю придираться, – начал Буттервел.

– Надеюсь, что я не подал к тому повода, – сказал Кросби.

– Да я и не говорю этого. Но мы в совете полагаем…

– Позвольте, позвольте, Буттервел. Если вы хотите сказать что-нибудь неприятное, так уж лучше пусть оно выскажется в совете. Тогда это будет не так неприятно, уверяю вас.

– Но все, что происходит в собрании членов совета, должно иметь официальное значение.

– Это для меня все равно. Я скорей предпочту эту форму, нежели другую.

– Вот дело в чем. Мы полагаем, что вы берете на себя слишком много. Конечно, если тут и есть ошибка, то она не может служить упреком для вас, потому что это происходит от вашего усердия к делу.

– А если я не стану делать, так кто же станет? – спросил Кросби.

– Совет в состоянии исполнить все, до него касающееся. Полноте, Кросби, мы много лет знаем друг друга, и я вовсе не желаю с вами ссориться. Я потому так говорю вам, что вам же будет неприятно, если дело это примет официальный вид. Оптимист не имеет обыкновения сердиться, но вчера он был просто рассержен. Вам лучше выслушать меня и заниматься своим делом немного потише.