Читать книгу - "Страсти ума - Ирвинг Стоун"

Он начал понимать, что сформулировал слишком узко концепцию подсознания и допустил ошибку, вынося моральное суждение о его содержании. Получая материал о попавших в беду пациентах и анализируя свое собственное расстроенное состояние, он полагал, что подсознание представляет темную, злую силу, готовую напасть из засады на беззащитного прохожего.

Зигмунд сказал себе с самого начала, что должен проследить всю гамму от ненормальной психологии до нормальной, от больного и психически неполноценного человека до здорового.

Действуя так, он увидел свою ошибку: он не учел другие части подсознательного, вероятно, другую половину, которая содержит дающие и поддерживающие ее созидательные инстинкты. Эта половина подсознательного породила великое и просвещающее искусство. Он писал:

«Проницательные писатели – важные союзники, и их свидетельства следует высоко ценить, ибо они способны познать многое между небесами и землей, мечтать о том, чему нас еще не научила наша философия. В познании разума они ушли намного вперед по сравнению с нами, простыми людьми, они пользуются источниками, которые мы еще не открыли для науки».

Его собственный материал о снах был обширным, позволявшим придать рукописи документальность. Однажды ему снилось, что он пишет монографию о некоем растении. Книга лежала перед ним, и в тот момент он «раскрывал сложенный цветной вкладыш. Во вкладыш был подшит засушенный образчик растения, словно взятый из гербария».

Зигмунд продвигался строго по времени, подключая ассоциации в том порядке, в каком появлялись их элементы в самом сновидении. В утро, предшествовавшее сну, он увидел в витрине книжной лавки только что вышедшую монографию «Семейство цикламенов». «Цикламены, – подумал он, – любимые цветы Марты. – И упрекнул себя: – Стыдно, что не приношу Марте ее любимые цветы, как бывало раньше».

Он обратился к слову «монография». Несмотря на то, что в гимназии он не проявлял способностей к ботанике, через несколько лет после ее окончания все же опубликовал монографию о растении – «О коке». Он обратил внимание Карла Коллера на анестезирующее действие коки на язык, и это позволило Карлу, ныне работающему в Нью–Йорке, попробовать, как она действует на глаза, и осуществить прежде невозможные глазные операции. Коллер и Кёнигштейн удалили глаукому у Якоба.

…Кокаин… должно быть, связующее звено… Да, несколькими днями ранее он видел экземпляр юбилейного сборника, розданного студентам по случаю двадцатипятилетия назначения доктора Штрикера полным профессором. В книге упоминалось, что Карл Коллер открыл анестезирующие качества кокаина в лаборатории Штрикера, а о вкладе Зигмунда Фрейда не было ни слова. Это задело его, и он рассердился сам на себя за то, что не продолжил работу хотя бы несколько недель и не сделал открытия, к которому подвел вплотную Коллера и Кёнигштейна. Но в то время он был без памяти влюблен, ведь прошел всего год, как он встретил Марту; он умчался в Вандсбек к любимой.

Кёнигштейн… Вечером накануне сна Кёнигштейн провожал его домой с лекции, он был не в себе.

– Зиг, ты превратил сексуальность в свое хобби. Ты слишком занят ею. Врачу следует заботиться о больном глазе или кости…

– Леопольд, попытайся подумать о подсознании как аналоге кокаина, С помощью психоанализа мы сможем оперировать сознание, делать операции, которые не были ранее возможными, точно так же как ты делаешь это на глазах.

«Монография… Я пытаюсь закончить свою монографию «Толкование сновидений». За день до этого пришло письмо от Флиса, в котором говорилось: «Меня очень волнует твоя книга о сновидениях. Я вижу ее лежащей передо мной, а себя листающим ее страницы». Так велико было желание Зигмунда закончить монографию, что он позавидовал способности Вильгельма, склонного к воображению, и твердил себе: «Если бы я мог увидеть ее в завершенном виде!»

Последним элементом сновидения был сложенный цветной вкладыш. Потребовалось значительное время, чтобы отсеять шлак воспоминаний. Наконец проходившие перед глазами сцены остановились на том времени, когда ему было пять лет, а его сестре Анне – три года. Они играли на полу в одной из комнат семейства Фрейд: отец дал им книгу о путешествии по Персии и разрешил вырывать цветные иллюстрации одну за другой, словно чешуйки артишока.

Что же было все–таки подавлено? Не скрывают ли некоторые элементы его толкования другие воспоминания?

Он упорно искал в памяти. Наконец восстановились воспоминания детства, но они были настолько личного характера, что он не мог заставить себя включить этот материал в соответствующую главу. В Вене у него хватало неприятностей. Может ли он, Зигмунд Фрейд, написать в таком случае, что идет мимо оперного театра в воскресенье в полдень совершенно голым, когда горожане прогуливаются при всех регалиях? Он использует уловку: опишет материал в главе «Зашторенные воспоминания», выдумав «пациента» на пять лет моложе, вступит с ним в диалог, давая возможность своему «эго» раскрыть этот автобиографический материал.

Первая возникшая перед ним сцена изображала густозеленый луг на склоне горы, усеянный желтыми одуванчиками. В верхней части луга, перед входом в коттедж, беседовали крестьянка в платке и няня. Он, Зигмунд, ему тогда было три года, играл с племянником, сыном Эммануэля Джоном, который был на год старше, и с племянницей Полиной того же возраста, что и Зигмунд. Они собирали одуванчики, а затем он и Джон решили, что у Полины букет лучше, накинулись на нее и отняли цветы. Она побежала со слезами к крестьянке, которая дала ей ломоть черного хлеба. Позавидовав, мальчишки бросили цветы и также побежали к крестьянке, и та дала каждому по ломтю хлеба. Хлеб был вкусным, сцена прекратилась…

Благодаря чему он приобрел возможность воссоздавать волшебные картинки? Какие элементы сохранили их в памяти? Яркая желтизна цветов? Вкус черного хлеба? Или тот факт, что они обошлись плохо с малышкой Полиной? Одуванчики воскресили в его памяти визит, который он нанес во Фрайберг, когда ему было шестнадцать лет и он влюбился в Гизелу, пятнадцатилетнюю дочь старых друзей, у которых он останавливался на праздники. Во время ее школьных каникул они вместе бродили по лесу, на девочке было ярко–желтое платье. Он не сказал ей о своей любви; когда же она вновь начала посещать школу, он прогуливался в одиночестве по тому же лесу, мечтая о том, что Якоб не разорился во Фрайберге, что им не нужно переезжать в Вену, что он возмужал в торговом деле отца, процветал, что женился на Гизеле Флюс, что они были счастливы.

Его племянница Полина… Когда он посетил ее дом в Манчестере, ему показалось, что его единокровный брат Эммануэль полагал, будто он влюбится в Полину. Но он не влюбился, а стал рабом книг, и для девушек не осталось эмоций. Почему не осталось? Вот она, причина: отнять цветы у девушки – значит обесчестить ее, а он уже это сделал! В трехлетнем возрасте он не понимал этого, а в дальнейшем перенес осознание в прошлое.

Почему он с удовольствием вспоминал, как вырывал цветные иллюстрации из книги о Персии? Потому что выдирание страниц схоже с рукоблудием. Быть может, в этом причина его любви к артишокам? И почему теперь он вспоминает о своем влечении к онанизму, видя себя играющим на полу с привлекательной сестрой Анной?