Читать книгу - "Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов"

«Ты — моя жена. Же‑на! Я твой муж. Не верится даже. Знаешь, который теперь час?.. Ровно два ноль-ноль, как тогда. Ты стояла лицом ко мне, а руками держалась за изгородь и смотрела на меня. Я тебе сказал, что нас утром отправляют на фронт. И ты спросила: «Как же я?..» — С одного плеча у тебя сполз платок, и я поправил его. «Как же я буду?..» — снова спросила ты. Потом вздохнула, просунула руку между реек и открыла калитку. «Ну хоть еще минутку!» — попросил я. А ты подняла голову и долго-долго, целую вечность, стояла неподвижно и молчала. Я люблю, когда ты так стоишь... Мы вошли в твою комнату, ты положила руки мне на плечи и сказала: «Тише, а то хозяйку разбудим». А нас утром не отправили, задержали еще на несколько дней. И ты стала моей женой. А что бы ты делала одна?..»

«Я никому еще не говорила, даже Галине Ивановне, а тебе скажу: Он уже шевелится! Вчера я спала после дежурства, все были на работе, и вдруг слышу, что Он шевельнулся. Я сначала подумала, что это мне показалось, а Он взял и шевельнулся еще... Я стала какая-то не такая, как раньше. Наверное, все женщины меняются перед этим?.. А Захар Михайлович такой чуткий, внимательный. Я ведь знаю, что он любит после обеда посидеть за столом, выкурить папиросу, а теперь вообще не курит в комнате, хотя мне табачный дым нисколько не мешает, честное слово. И водку, которую ты привез, он бережет. Говорит, что выпьем, когда родится внук. Я хотела лучше дочку, но пусть будет сын, твоим очень хочется, чтобы у нас с тобой был сын, а у них внук Захар...»

* * *

Недолго, совсем недолго пребывала радость в доме Антиповых: перед майскими праздниками принесли похоронную на Михаила. Казенный листок, похожий на квитанцию или на повестку, сообщал, что «лейтенант Антипов М. З. погиб смертью храбрых, защищая Советскую Родину от немецко-фашистских захватчиков».

Похоронную получила Галина Ивановна.

До нее не сразу дошел смысл страшных слов, аккуратно отпечатанных на машинке, потому что она не хотела, не могла, не имела права поверить этим словам. Она стояла посреди комнаты, опустив руки и не в силах заплакать, — не было слез, и одна-единственная мысль билась в ее отяжелевшей голове: «Не может этого быть, не может! Я жива, отец жив, а сын раньше родителей?!»

Так и застал Антипов жену стоящей с опущенными плетьми руками, с потухшим взглядом. Он ходил на рынок обменять хлеб на картошку.

— Что, мать, почта была?

— Была, — глухим, незнакомым голосом отозвалась она и выронила конверт с похоронной. — Была, — повторила безучастно. — Мишу нашего убили, нет больше Миши...

И теперь только, медленно осев на пол, она зарыдала, закрывая руками лицо, а слезы лились, лились между сжатыми пальцами, и странное дело — Антипов увидел сейчас, что руки-то у жены иссохшие совсем, каждая жилка напряжена и просвечивается сквозь сухую, бледную кожу.

Он помог подняться ей, уложил на кровать. Понюхать бы дать нашатыря, подумалось ему, но его не было в доме, откуда.

— Ну, мать... Ну нельзя же так, мать!.. — И понимал, слышал, что слова роняются в пустоту, не задевая сознания жены. Да и сам близок был к тому, чтобы заплакать.

— Господи прости... За что же ты нас, за какие грехи перед тобой наказываешь?.. Сыночек, родной ты мой!.. — голосила Галина Ивановна, катаясь по кровати.

— Поплачь, поплачь, мать. Может, оно и полегчает немного.

Захар Михалыч нагнулся и поднял с пола конверт. Хотел вынуть похоронную, прочитать. И не стал. Сложил конверт пополам и спрятал в карман.

Надо было подумать о дальнейшем.

Жена вдруг затихла, подняла голову, отчужденно оглядываясь по сторонам, точно все ей было здесь незнакомо. Антипов сел рядом, положил руку на ее плечи.

— Не одни мы в горе, мать.

— Что же теперь будет?.. — тихо сказала она. — И Татьяна, выходит, вдовой осталась. И не жили еще вместе — и вдова...

— Не знаю. А жить надо. Ты это... Ты Татьяне-то не говори ничего, нельзя ей волноваться.

— Нельзя, отец, ох как нельзя! Не скажу, — пообещала Галина Ивановна.

А как скроешь, думала она. Сердце бабье и на хорошее, и на плохое чуткое. Сама догадается. Письма-то ждет, извелась вся, смотреть больно.

Да, с невесткой не все ладно, замечал и Антипов. Худела, таяла прямо на глазах, и если б не живот, который выдавал в ней женщину, завтрашнюю мать, ей нельзя было бы дать больше пятнадцати-шестнадцати лет, такая она сделалась маленькая и тонкая. А ведь в госпитале как-никак кормили, раз на военной службе она, и дома для нее оставляли лучший кусок из того малого, что имели сами. «Порода, должно, слабая, — говорила Галина Ивановна, жалеючи невестку и боясь за нее. — Бывают бабы, которых хоть корми, хоть не корми, а они все равно тощие почему-то».

Надо скрыть смерть Михаила. Это понятно. А как скрыть, что до́лжно оплакивать — сын же погиб, родная кровушка, надежда и гордость семьи, единственный и ненаглядный...

— Терпи, мать, — уговаривал Антипов жену и удивлялся, откуда она берет силы, чтобы терпеть. Сама чем жива — неизвестно, худущая тоже, кожа да кости. А всегда была, что называется, кровь с молоком, из всех машинисток в кузнице самая здоровая. Подточились, значит, силы ее, на исходе, а их, сил-то, надо много ей, потому что женщина — хозяйка и голова всему в доме. И работа не легкая. Не вязанье или там шитье.

Решили так: дочери также не говорить покуда. В себе-то уверены, что не проговорятся, не дадут повода к догадке, а Клавдия, кто ее знает, может и не выдержать...

Галина Ивановна плакала беззвучно втихомолку, зарываясь в подушки, когда не было дома ни дочери, ни невестки. А выплакаться бы ей как следует, по-бабьи, повиснуть на шее мужа и рыдать во весь голос, облегчая тем непосильное материнское горе...

Однажды Клава пришла с дежурства и рассказала, что ночью привезли раненых и среди них одного танкиста, очень похожего на Михаила и тоже рыжего.

— Я так и обмерла, — говорила она быстро, взахлеб. — Его несут на