Читать книгу - "Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков"

— Э-э, что вы, Нил Макарыч. Это только оболочка. А внутри… — Пал Палыч сунул руку под борт пиджака. — Шалит мотор. Шалит. Нынче ночью чуть дуба не дал.

— Да что вы? Отчего?

Пал Палыч подчеркнуто безнадежно вздохнул:

— Гроб с музыкой. Предынфаркт.

— Не падайте духом, Пал Палыч. Крепитесь. Все пройдет.

— Да что поделать. Креплюсь. — Пал Палыч достал из кармана предусмотрительно купленный по дороге в аптеке валидол. — Глотаю вот. Но надолго ли? Скопытишься вот так за столом, и никто доброго слова не скажет.

— Да, и так бывает, — вздохнул Качалкин и тут же весело заговорил: — Но об этом не стоит. Главное — успеть побольше сделать. Жизнь летит, как резвая тройка. Да что тройка. Со скоростью ракеты. А планов в голове и на тысячу лет бы хватило.

Он откинулся на спинку кресла и начал рассказывать о своих замыслах, различных заманчивых планах. Говорил он мечтательно, увлеченно. Но Пал Палыч его не слушал. Он только машинально качал головой, глядел Качалкину в глаза и думал: «Подпишет он некролог или не подпишет? Нет, не подпишет. Уводит от прямого разговора, шельмец, какие-то планы излагает. И на кой они черт мне сдались. Ведь это все в твою славу пойдет. На твой некролог сработает. А мне надо о себе подумать. За свой некролог постоять».

Пал Палыч встал и направился к выходу.

— Куда же вы? А котлы? — окликнул его Качалкин.

— После зайду. Когда полегчает, — а сам про себя подумал: «Нужны мне твои котлы, как коню паровоз. Как-нибудь и старыми обойдемся».

На другой день Пал Пальм также спозаранку отправился к Жмуркину. Тот был старше чином и числился косвенным начальником его, но так как с ним однажды «забодали» недозволенного лося и на равных паях поделили, Пал Палыч на сей раз к дальнему подходу прибегать не стал, а сразу же взял Жмуркина, как коня, под уздцы.

— Как бы вы посмотрели, Фатей Корнилыч, — положив на край стола шляпу, начал он, — если бы вдруг скончался один из ваших руководящих работников?

— А кто именно? — насторожился Жмуркин, и короткие седые волосы на его голове приподнялись, как щетина в одежной щетке.

Пал Палыч интригующе побарабанил пальцами по крышке стола:

— Ну… ну, положим бы, я.

— Вы? Да ты что смеешься, Пал Палыч? Как это так ни с того ни с сего взял да и умер?

— Всякое бывает, — вздохнул Пал Палыч. — Идешь по улице, а тебя бах по башке кирпичом.

— Каким кирпичом? Что вы?

— Э-э, каким. Была бы голова, а кирпич найдется. Сколько их вон на волоске висит на балконах! Только и ждут подходящую «мишень». Покрупней начальство.

Жмуркин затрясся со смеху. Кресло под ним заскрипело, как рессоры в рассохшемся экипаже.

— Ах, чудак! Ну чудак же. Да дома-то теперь крупноблочные.

— Э-э, не говорите, Фатей Корнилыч. Чего там. Смерть найдет причину. Коль надо, и крупный блок сорвет. Подъемный кран на твой затылок сбросит.

Жмуркин промокнул платком глаза, потный лоб, шею.

— Ну, уморил. Уморил ты меня. Как ты это сказал? Как? И подъемный кран, говоришь, сбросит? Ух, ты, леший тебя забодай. Съешь тебя комарами.

Пал Палыч сгреб со стола шляпу. «И он не подпишет. Убей гром, не подпишет. Понял же намек, чертов слон, а поди ты, все в смех обратил. Ну, постой, же. Свалишься с копыт раньше меня — гроша не дам на венок. Репей тебе на могилу».

Третьим начальником, к которому пришел Пал Палыч на разведку, был Козолупов. По каким-то непонятным соображениям он подписывался в некрологах неизменно третьим, хотя по занимаемой должности и алфавиту фамилий ему надлежало быть, по крайней мере, десятым, а то и вовсе пятнадцатым. Пал Палыч долго ломал голову и над этим. «Не иначе как сунул кому-то взятку, делец, — заключил он. — А так, задаром разве кто уступил бы место в некрологе. Эге! Дураков таких нет. Когда вон подпись Алексей Лексеича, случайно перепутав, поставили на две строки ниже, он даже заболел. Нет, тут определенно без махинаций не обошлось».

Увидев на пороге Пал Палыча, Козолупов обрадовался, точно встретил милого приятеля, с которым не виделся десять лет.

— А-а, Телкохвостиков! — распевно воскликнул он. — На ловца и зверь бежит. Иди-ка, голубчик, сюда. Иди. Ты-то мне и нужен.

Он схватил со стола знакомый Пал Палычу его родной отчет и затряс перед самым носом.

— Это что ж ты, чертов колчедан, делаешь? Кому липу подсовываешь в отчете? А? Да знаешь ли ты, что я с тебя душу вытрясу за это! Перед всем городом краснеть заставлю. В «Окно сатиры» помещу.

Пал Палыч закивал головой:

— Вот-вот. От вас только этого и жди. Всю жизнь отдал. Полностью. Без остатка… А тебя — «разнесу». В «Окно сатиры»… Спасибо вам. Большое спасиб…

Козолупов грохнул пудовым кулаком по столу:

— Вон! Вон из кабинета, чертов надувала! Бездельник несчастный! Разжалобить меня захотел. Не выйдет.

— Добивайте. Загоняйте в гроб, — всхлипнул Пал Палыч и, ссутулившись, втянув голову в плечи, побрел к выходу.

…К шестнадцатому кандидату для подписи некролога Пал Палыч Телкохвостиков пришел уже позеленевшим от злости, с трясущимися руками и волочащейся левой ногой. Голова его нервно вздрагивала, глаза дико бегали по сторонам.

Тихо, будто крадучись, он подошел к столу, сгреб Каюрова за петельки френча и притянул, как удав кролика, к себе.

— Вы подпишете некролог или…

— Какой некролог? О ком? — испуганно прохрипел Каюров.

— Я умер! Я скончался в расцвете творческих сил на семидесятом… Некролог!

Каюров часто заморгал.

— Пал Палыч! Очнитесь. Вы ведь живы. Стоите на своих двоих. И я вот с вами. Я, Каюров!

— Я мертв! Я безвозвратно ушел от вас. Некролог!

— Пал Палыч! Успокойтесь. Выпейте воды.

— Кому успокоиться? Какой воды? Мертвые воду не пьют. Некролог! Персональный некролог!

Чувствуя недоброе, Каюров с силой отстранил Пал Палыча от себя:

— Да пусти же. Костюм трещит, право.

Пал Палыч сгреб чугунное пресс-папье и, став в позу бессловесного предка, приближаясь к Каюрову, сквозь зубы захрипел:

— Смерть или некролог!

Обида

В Косом переулке города Н., непонятно почему названном Косым, — не то в честь домов, построенных вкривь и вкось, не то в память о когда-то пробежавшем здесь косом зайце, — было нежданно приостановлено все движение, и даже пешеходное. Из главного подъезда рыжего дома на больших парусиновых носилках выносили человека, прикрытого до плеч белой простыней. Человек был необычно бледен. На крутом лбу его, на шаровидной лысине, как утром роса на кочане капусты, выступил пот.

Санитарную машину осаждали прохожие. Заглядывая через головы,