Читать книгу - "Цыган - Анатолий Калинин"

Главный ветеринар конезавода сострил:

— Не ржать, а блеять.

Генерал тут же и одернул его:

— Я вас собрал сюда не для того, чтобы зубоскалить. О донской элите речь. — Густой бас его вдруг задребезжал. Генерал вынул из кармана платок, тщательно вытер им в уголках глаз и не сразу выровнял голос. — Первый сообщил, что вопрос уже согласован на всех уровнях, вплоть до сельхозотдела ЦК.

Старший табунщик первого отделения Ожогин с нескрываемым возмущением спросил:

— А на нашем уровне, значит, они побрезговали согласовать? Какой же это будет Дон без лошадей?

— Я первому секретарю примерно такой же вопрос задавал. Но он мне ответил, что у нас давно уже не контрреволюционный, а советский Дон.

— Контрреволюция — донскую элиту на колбасу пускать, — сказал Ожогин.

Вдруг подал голос старший табунщик третьего, самого дальнего отделения Егор Романов, который на совещаниях у генерала обычно молча сидел на корточках в углу, прислонясь спиной к стене.

— Я свой табун в такую глушь загоню, что его никакой министр не найдет.

Главный ветеринар конезавода иронически покосился на него из-за тучного плеча.

— Степь не скирда, табун не иголка. С вертолета засекут.

Егор Романов даже выскочил из угла на середину кабинета, выдергивая из-за голенища кнут.

— Значит, надо всем миром ехать в Москву.

Генерал Стрепетов усмехнулся одним углом рта.

— Только нас там и не хватает. И вообще я вас не на митинг против мероприятия ЦК и правительства собрал. Требуется срочный и, самое главное, надежный выход искать. Ты, Шелухин, что-то все время ерзаешь на стуле, может быть, у тебя какая-нибудь идея есть?

Не вставая со стула, старший табунщик второго отделения конезавода Шелухин с уверенностью заявил:

— Не только идея, но и вполне реальный выход. — И, переждав прокатившийся по кабинету иронический гул, добавил: — Но об этом лучше бы нам с вами, Михаил Федорович, тет-а-тет поговорить.

Теперь уже негодующий гул прокатился из конца в конец большого кабинета генерала Стрепетова.

— Это еще что за новости? — сурово спросил генерал Стрепетов. — Здесь среди нас изменников Родины и всяких других предателей нет. Если хочешь, говори при всех.

Шелухин улыбнулся:

— Я, Михаил Федорович, и не ждал, что вы как-нибудь иначе ответите на мои слова. Но все-таки нам здесь надо договориться, чтобы ни одно слово не просочилось из этих стен. Как говорится, ни матери, ни другу, ни жене. Я бы еще добавил к этому тещу. — Взглядом обежав присутствующих, Шелухин подтвердил: — Самый, Михаил Федорович, надежный выход. При единственном условии, что для этого найдется у нас дубовая бочка литров на двести вина и одиннадцать сувенирных бочонков на двадцать литров каждый. — Но сразу же Шелухин и поправился: — Нет, двенадцать бочонков.

— Почему же двенадцать? — слегка усмехнувшись под усами, поинтересовался генерал Стрепетов.

Заулыбались, задвигались в кабинете на своих стульях и все другие.

— Нельзя же, Михаил Федорович, замминистра с рядовыми членами комиссии уровнять. Ему решающее слово принадлежит. А все остальное…

Теперь уже генерал Стрепетов заколыхал всем своим тучным телом.

— Тебе, Шелухин, не на конезаводе старшим табунщиком, а при правительстве советником по иностранным делам состоять. — Вставая из-за стола, генерал отщелкнул кнопку на английском замке и приоткрыл дверь в приемную. — Водителя Солдатова ко мне.

Отогнав в Ростов ЗИЛ и взяв в троллейбусном парке расчет, Михаил Солдатов уже на другой день к обеду вернулся на попутной машине на конезавод и положил перед генералом Стрепетовым на стол свою трудовую книжку. Генерал только и спросил у него:

— А на какой же машине теперь ты собираешься работать? На твоем самосвале давно уже старший сын завгара ездит. Старательный паренек.

Михаил равнодушно сказал:

— Пусть ездит.

Генерал оживился:

— В таком случае я тебя на простаивающий самосвал Касаткина посажу. Правда, по всем нормам и правилам его пора уже списать, но если по-хозяйски поелозить под ним, он еще может послужить. А потом я тебя на рефрижератор пересажу. Нам его занарядили на третий квартал. Не возражаешь?

— Не возражаю, — все так же равнодушно ответил Михаил.

Под бывшим самосвалом Касаткина, прежде чем выехать в первый рейс, ему действительно пришлось поелозить, потому что Федор, неожиданно настигнутый на полпути до Ростова ураганом любви, так и не успел этого сделать перед своим увольнением с конезавода. Но уже через три дня генерал Стрепетов, лично заглянув в гараж, объявил Михаилу Солдатову в приказе, вывешенном перед конторой на деревянном щите, благодарность и премировал его ста рублями за высокое качество работы на ремонте. А наутро завгар выписал ему путевку в дальний рейс. И с этого часа опять о утра до вечера стала наматываться на колеса самосвала Михаила Солдатова степь. Выезжая на рассвете с грузом или за грузом, он обычно возвращался уже затемно, а нередко и на следующий день. Жить он остался на квартире у Макарьевны, в той же самой комнатке, где до отъезда в Ростов жила Настя. Если он возвращался из рейса поздно ночью, то, разувшись на крыльце, бесшумно прокрадывался через комнату Макарьевны к себе и, лежа с открытыми глазами на спине на кровати без сна, беспрерывно разматывал перед собой все одну и ту же ленту. Особенно те, ни с какими другими не сравнимые кадры, когда Настя засыпала у него на плече в опустевшем позднем троллейбусе… Спящий город раздвигался фарами троллейбуса на две стороны. Отблески фонарей и встречных автомашин пробегали по ее лицу…

Даже сквозь стену пробивался дробный мужской храп Макарьевны, но не поэтому Михаилу не спалось. Все та же лента от начала до конца то раскручивалась, то опять накручивалась на его память, как дорога на колеса самосвала в степи, ускользая и возвращаясь. Вдруг однажды, когда он уже стал проваливаться в темноту, она окончательно замедлила свое движение, затормозила намертво. Перед глазами Михаила затрепетало лицо Насти, увеличиваясь и все заполняя собой. Кто-то требовательно крикнул, как это бывало в клубе на киносеансах: «Рамку!» И после этого Михаил явственно, как со стороны, услышал свой собственный голос: «Нет, дайте ей досказать». Сквозь зыбкую сетку огней, пробегающих по лицу Насти, появился у нее в глазах тревожный вопрос, и Михаил не столько расслышал, сколько понял по губам: «А кому он мог помешать?» И опять, но уже не со стороны, услышал свой собственный голос: «А кому, Настя, ты помешать могла?» Мгновенно просыпаясь, он сел на кровати и спустил ноги на пол.

Теперь он уже отчетливо знал, что ему отныне предстоит делать изо дня в день, пока он не размотает всю ленту от начала до конца.

Но для этого прежде всего надо было выспаться, чтобы с завтрашнего утра, когда он опять сядет за руль и начнет колесить на самосвале по грунтовым и по асфальтовым дорогам, ничто не смогло бы проскользнуть мимо его взора. Он упал на кровать, и его сразу же взял сои.