Читать книгу - "На круги своя. Повесть и рассказы - Александр Федорович Тебеньков"

class="p1">…Валентин Петрович сидел, прислонившись затылком к прохладной стене, и легонько массировал себе левую сторону груди. Валидол помогал со второй таблетки. Жутко хотелось курить. Он не курил уже года четыре, бросал тяжело, долго, зато последнее время табачный дым стал ему даже противен. А вот сейчас… Во рту пересохло, как всегда бывало во время спазм, и на этот раз жутко хотелось курить.

Он сидел в привычном за последнее время оцепенении, несвязно думал совершенно о постороннем, никак не относящемся к той сцене, что разыгралась час назад. Мозг работал сам по себе, контролируя мысли, не допуская ничего, что могло бы вредно сказаться на нем.

Такое бывает. Не со всеми, но бывает, это вырабатывается путем долгих тренировок, думал Валентин Петрович.

Еще он думал о том, что завтра совсем не сможет работать, а каково будет послезавтра, даже подумать страшно. Больничный как минимум на неделю, значит, работу он в срок не выполнит, и начальница по выходе опять состроит кислую мину: «Валентин Петрович, вы у нас рекордсмен по больничным. Если не считать, ха-ха, больничных по беременности и родам».

Хуже нет работать под началом у бабы. Любой, самый паршивый мужик, самодур, дурак, бездельник, кандидат наук – в сто раз лучше самой распрекрасной бабы, пусть она хоть… хоть семи пядей…

В комнате выключили телевизор… Вечер кончался… Светлана принимает душ перед сном… Жена стелит постель…

Он прислушался. Да, так и есть. Хлопнуло разбираемое кресло-кровать. Значит, она ему стелит там, отдельно. Ну-ну… Надоело…

Светланка сейчас ляжет спать, а она придет сюда и начнется следующий акт затасканной пьесы под названием «У всех мужья как мужья, или Как мне не повезло с мужем». Опять придется убеждать, что денег он не печатает, воровать не умеет, спекулировать ему просто нечем… А она, ничего не слушая, будет вполголоса кричать, как умеют жить другие, как ей стыдно выходить на улицу в сапогах, купленных еще три года назад, и в пальто, которое куплено еще четыре года назад, и как ей противно находиться в этом доме-казарме, среди мебели, купленной еще десять лет назад…

А теперь добавится еще кое-что о дочери, которая уже взрослая девушка, а вынуждена ходить в лохмотьях по милости скряги-отца, складывающего деньги в кубышку…

Гос-по-ди-и!.. Да как же все на-до-е-ло-о!.. В кубышку, а?

Валентин Петрович даже застонал от яростного бессилия. Двадцать лет приносить зарплату до копеечки, отдавать ее из рук в руки, и больше никогда не интересоваться, куда она идет, ходить на работу, держа в кармане рубль на обед, не имея возможности даже выпить кружку пива по пути домой, потому что не на что, курить самые дешевые, вонючие сигареты, потому что иначе вылезешь за пределы дневного рубля… Или эти жалкие премии, которые ждешь месяцами, и дрожишь, как бы с тебя не сняли десять-пятнадцать процентов – за опоздание, когда попался на глаза начальству, за задержанную на день против графика работу, или просто так, ни за что, за компанию с другими… С этих премий, что ли, кубышку наполнять?.. Так и премии куда шли? Пальтишко дочери, летний отпуск, выходное платье жене, выходной костюм ему. Да, ему тоже…

Валентин Петрович, прислушиваясь к плеску в ванной, осторожно прокрался в комнату дочери. В сумочке, лежащей на тахте, кроме женских безделушек ничего не оказалось. Он подергал ящик письменного стола, потом словно по наитию пошарил за картиной Пикассо, как гордо заявляла Светланка, но Валентин Петрович упорно этому не верил, ибо такой знаменитый художник никогда бы эдакую мазню рисовать не стал. Там он нашел начатую пачку «Интер» и спички. Он вытащил две сигареты и благополучно вернулся на кухню.

Табачный дым был отвратителен. Насилуя себя, Валентин Петрович сделал несколько затяжек, предусмотрительно встав на табурет к открытой форточке.

Голова закружилась, к горлу поднялась тошнота. Он выбросил сигарету и потрогал щеки. Горят, черт дери, давление поднялось. Из форточки тянуло холодом. Да, надо на воздух, немного освежиться.

Уйти незаметно не удалось. Жена услышала, как он возился в прихожей – шнурок пришлось связывать – и вышла к нему. Она опять молчала, только смотрела тяжелым взглядом и, лишь когда он взялся за замок, ненавидяще сказала:

– К шлюхам своим пойдешь? Что ж без подарка-то, а?

У него хватило благоразумия ничего не ответить, даже не хлопнуть дверью. 3ачем провоцировать…

Холодный воздух взбодрил. Казалось, появились силы что-то сделать, что-то предпринять. Но стоило серьезно, напряженно сосредоточиться на какой-либо мысли, как мозг снова отключался, а сил, чтобы заставить его думать серьезно и напряженно, не оказывалось…

И опять потекли мысли отрывочные, нечеткие, почти не связанные с сиюминутностью.

Он вдруг принялся вспоминать кинофильм, виденный на прошлой неделе – с трюками, выстрелами и погонями; потом повертел в уме форму разрабатываемого документа, которую требовалось сдать непременно в срок, и которая будет потом лежать в рабочей группе без движения, по крайней мере, месяц. Припомнил сегодняшний расклад, когда он объявил мизер при двух ловленках – в бубнах и пиках, но в прикупе на его счастье лежали две крупные червушки, которые пришлись в длинную масть, и он смог снести восьмерку бубей и даму пик – мизер стал не ловленный… Выигрыш был всего ничего – сорок семь копеек, чисто символический, но все равно приятно. А Гришка подзалетел, проиграл около двух рублей. Они трое выиграли, а он проиграл…

Валентин Петрович ходил уже второй час, замерз.

Осень. Конец октября…

Скоро праздник, надо прикинуть, где, у кого лучше на этот раз собраться, в складчину, конечно… Но тут он вдруг совершенно четко понял, что нынешний праздник он проведет совсем не так, как проводил праздники все эти двадцать лет. И еще одно стало ясно абсолютно: домой он уже не вернется… Хоть сегодня не понедельник, усмехнулся он, все равно надо начинать новую жизнь.

Он еще раз подумал, отчетливо и внятно выговаривая про себя, что домой больше не вернется, и удивился, до чего спокойно он это воспринял, и понял, что его с семьей в самом деле ничего больше не связывает. Отдельно о жене мысль даже не пришла: жена как-то сразу была списана и вычеркнута из размышлений. Он подумал только о дочери, и решил, что дочь уже не пропадет. Если не пропала в такой семье как их, не пропадет теперь нигде. Взрослая девочка, девушка… В ближайшие пять-шесть лет, пока замуж не вышла, он ей не нужен. А там посмотрим. Умная – поймет, дура – какой вообще с дуры спрос. Сама решит, как ей быть дальше с матерью и отцом.

На первое время нужно хоть какое-нибудь жилье. Потом подыскать квартиру. Помогут, у них в КБ многие живут на частных. И – спокойно жить. Просто жить. Все будет в порядке. В полном порядке, только терпение. А чего-чего, терпения ему не занимать.

В кошельке нашлось несколько «двушек». Поздно, конечно, но не ночевать же на улице. Или на вокзале.

Аркадий еще не спал. Он молча выслушал Валентина Петровича, подумал, посопел в трубку.

– Понимаешь, Валя, у меня тут теща приехала… Но два-три дня я тебе гарантирую. Приезжай.

– Ладно, Аркаш, спасибо. Я еще позвоню кое-кому, если ничего не выйдет, приеду к тебе.

– Ну, лады! Жду.

Валентин Петрович стоял в телефонной будке и размышлял, кому еще можно позвонить в двенадцатом часу ночи. В принципе, было еще три-четыре места, где его приняли бы без особых расспросов, охов и ахов: несмотря ни на что, друзей – школьных и студенческих – он сохранил. Но в своей прогулке он забрел чуть ли не на окраину города. На общественный транспорт в это время надежды никакой, а такси… В кармане одна мелочь, до зарплаты больше недели. И так придется занимать…

Он попытался сориентироваться поточней, вышел из будки и прямо перед собой увидел намалеванные на стене дома громадные цифры: 12—4. Его как будто толкнуло. Он торопливо полез в карман за записной книжкой. Все правильно: двенадцатый микрорайон, дом четыре, квартира девяносто три. Это должно быть на четвертом этаже, пятый подъезд. Окна во двор, одно на улицу. Спят или нет?

Во дворе он увидел, что одно