Читать книгу - "снарк снарк: Чагинск. Книга 1 - Эдуард Николаевич Веркин"

— Чтоб как в старые времена, — пояснил он. — По-настоящему, пиво-воды…

— Поедем, Хазин, время, — напомнил я. — Полдня прошло.

— Полдня прошло, а роги не растутся!

После водокачки Хазин вступил в отличное настроение, пока мы добирались до старого переезда, он рассказывал, что ему не нравится в Чагинске.

— …Если кроме того что булки руками в магазинах подают, а девки нормальные давно поделены, то вот еще что. Тут постмиллениум в полный рост. Понимаешь, одни местные думали, что всему свирепый пушок, и уже делили участки на кладбище, другие надеялись, что все наладится и Москва — Улан-Батор наконец здесь остановится, но тысячелетие кончилось, планета провернулась, и ничего не произошло. Старый мир не спотыкнулся, а новый не начался. Они оказались словно в вакууме! И как результат — у всех аборигенов махровая фрустрация! Вон, посмотри!

Хазин указал на крепкую старуху, на плечах перетаскивающую велосипед через железнодорожные пути.

— Это, кажется, Снаткина, — сказал я.

— Так это же все объясняет!

Хазин притормозил, высунулся в окно.

— Женщина, вы знакомы с адмиралом Чичагиным? — спросил Хазин.

Старуха не ответила, стремясь через линию, шагала, держа велосипед как коромысло.

Снаткина. Я вспомнил. Мы с бабушкой сидели на веранде, мыли ноги в тазу нагретой за день водой, бабушка смеялась, пилила напильником съеденные кислотой ногти и уверяла, что до «двухсотых» не доживет никак. И когда я однажды спросил почему, бабушка ответила, что нет ничего там, за «двухсотыми», для нее, потому что там будет другой народ, а старому на этом месте никак не разжиться.

Но Снаткина была жива. И все так же с велосипедом.

После пива Хазин был настроен философически.

— В постмиллениуме жить неуютно, — разглагольствовал он. — По пятницам дуют колючие ветры и лестницы круты для велосипедистов! Бабушка, вам помочь?!

Снаткина не услышала, шагала, тяжело разгребая воздух велосипедом.

— Мне кажется, здесь для Чичагина есть перспективы. А ты эту тетку знаешь, что ли?

— Да, это знакомая… моей бабушки. Какая-то дальняя-предальняя родственница. Она… из хора ветеранов…

— Имени Чичагина! — тут же перебил Хазин и расхохотался.

Возможно, все же не следовало с утра встречаться с пивом, подумал я. Хазин явно поплыл, стоит его из-за руля…

Мне за руль не хотелось.

Хазин выехал на старый переезд, остановился. Здесь не осталось ни шлагбаумов, ни фонарей, промасленная гравийная насыпь и выкрошенные бетонные плиты между рельсами.

— В восемьдесят седьмом через переезд везли одного дизелиста, — сказал я. — Он поссорился с женой, а она его топором в башку. Ничего так, доставать не стали, примотали бинтом. А на этом переезде тряхануло, у него топор из головы вывалился, мужик и помер от кровопотери.

Хазин оглянулся на переезд, усмехнулся:

— Это не Люся по случаю была? Мужебойца?

— Не, не Люся. Это Снаткина. Тетка с велосипедом.

— Эта тетка зарубила мужа?! — поразился Хазин.

— Говорили, что да. Он ее щукой избил, а она его топором уговорила. Кстати, музей на Советской, мы неправильно едем.

Хазин потрогал голову:

— Да, точно… Кстати, Чагинск мне нравится все больше. Тут есть где развернуться, не то что в области. Он ее щукой, она его топором, и над всем целлюлозно-бумажная АЭС имени адмирала Чичагина. А?

— Пожалуй…

Снаткина любила похороны. Бабушка говорила, что Снаткина на всех поминках первый гость, и не поесть, а посмотреть больше. Наверняка и у бабушки Снаткина была.

Хазин развернулся на переезде и направился в сторону Советской.

— Надо Механошину подкинуть идею, — веселился Хазин. — Чичагин как отец-основатель! Как держатель ключа! Пусть Механошин привлечет общественные силы, добровольцев, молодежь, организует патруль… нет, лучше дружину! Пенсионеры Чагинска ждут, когда их переведут через железную дорогу в новое время! Приехали…

Хазин резко затормозил возле двухэтажного особняка, сложенного из ровной красивой лиственницы. Рядом с домом имелись три колодца разных конструкций, включая журавельный, из кустов выглядывал резной сортир, а за разноцветной клумбой возвышались могучие качели, срубленные явно без единого гвоздя, скрепленные дубовыми шипами; веревка же была сплетена из натуральной пеньки. Вполне может быть, что именно на таких качался Чичагин в детстве, подумал я и не удержался.

Пиво было отличным.

— Ты тоже об этом подумал? — спросил Хазин.

Как тут удержаться.

— Мне в первой половине дня думать вредно. Я думаю исключительно ближе к вечеру, тогда инсулин в крови концентрируется и мысли легки.

— Завидую. В нашей профессии сложно не думать, я постоянно думаю. Я думаю…

Хазин набрал в горсти волосы, подергал, массируя скальп и закатывая глаза.

— Одна моя подружка… ты ее не знаешь. Так вот, она училась на психфаке, а сейчас она, типа, рэйки, расстановщица…

Хазин дергал за волосы.

— И общается с богами? — уточнил я.

— Примерно… Так вот, есть такой прием для отстранения… Помнишь «Мецената Нечерноземья»? После того раза у меня нервы несколько расстроились…

У него несколько расстроились нервы… Я вздохнул, потрогал шрам на подбородке. У меня после этого здоровье расстроилось, счастье, что временно.

— Помню этих джентльменов… — Хазин натягивал волосы. — Забавные… Хотели джаз за три копейки…

Хазин сфотографировал журавель.

Шрам был гладкий и выпуклый, от привычки поглаживать его я с трудом избавился лишь полгода назад.

— Так вот, эта расстановщица… — Хазин тянул себя за волосы вверх. — Огонь была расстановщица…

Я несколько насторожился: поминать расстановщиц перед важной встречей плохая примета, особенно поблизости от краеведческого музея, эффект может быть сокрушительным…

— Я серьезно говорю, насморк влет излечивала. Ментальным усилием… Через астрал… надо лишь научиться выстраивать мост…

Мысленный мост. Мост есть всегда, возможность есть всегда, переходить торопиться не стоит. Мост имени… Мост имени… я попытался вспомнить, как называлась книга, но вспомнил только, что все главные герои провалились в пропасть в первой же главе.

— Надо представить, что ты на одном берегу, а все остальные на другом, — бубнил Хазин. — И эти остальные машут руками, кричат, подпрыгивают, но до тебя долетают бессмысленные обрывки и мельтешение. А по-хорошему видны лишь крупные объекты: элеватор, карьерные самосвалы, ну или там… любимая водокачка…

Хазин выдохнул, опустил волосы и теперь смотрел на блестящие от жира ладони. Потрогал себя за нос.

— Мне кажется, это фигня, — сказал я. — Есть же перетягивание каната.

— Насморк прошел, — возразил Хазин.

Я выбрался из машины. Я знал, что лучше остаться в ней, но выбора нет.

— А вот мне кажется, мы постепенно проникаемся, — сказал Хазин вдогонку. — Свет Чичагина, хочешь не хочешь, но слегка озаряет наш путь. Надо быть осторожным…

Чертовски верно, надо быть осторожным.

— А ты давно… сюда не заглядывал?

— Лет пятнадцать, — ответил я.

— Ну, возможно, ты удивишься…

Я поднялся на крыльцо, толкнул дверь музея. Меня нельзя удивить краеведческим музеем.

Здесь пахло, как всегда, чугуном,