Читать книгу - "Лето в Сосняках - Анатолий Рыбаков"

– Здравствуй, Лиля, – сказал Миронов, только в эту минуту вспомнив ее имя.

– Здравствуйте, – ответила Лиля, вглядываясь в Миронова и не узнавая его. И, не узнав, не вспомнив, отвела глаза и начала поправлять топор: он неплотно сидел на рукоятке.

И Миронов с радостью подумал, что этот топор был еще при нем, один топор на весь барак, он и тогда соскальзывал с топорища, и та же вокруг барака низкая изгородь из врытых в землю крест-накрест палочек, и те же жалкие, но милые цветочки за ней...

Потом Миронова окружили люди, сбежался весь барак, из других бараков прибежали: Мироновых Володька приехал из армии, живой и невредимый. И Фаина, выбежав из барака, упала ему на грудь и заплакала, и другие женщины заплакали... Они плакали о том, что он вернулся с войны живой, и о том, что в войну умерла Марья Захаровна, его мать, плакали по тем, кто не вернулся и никогда уже не вернется.

И как водится на святой Руси, Фаина притащила бутылку, Миронов послал еще за вином и закуской, соседки принесли огурцов и помидоров – один бог знает, как уместилось все это на столе и как втиснулось в каморку столько людей.

Дали знать на завод, приехал отец, начальник цеха по такому поводу дал ему грузовую машину и отпустил на весь день. Отец всхлипнул, припав к его плечу, совсем уже маленький и сухонький старичок, и надрывно закашлял.

Опять заплакали женщины и стали говорить о Марье Захаровне, какая она была рассудительная, справедливая женщина, и какая душевная была, всякому придет на помощь, и хозяйка какая, картошку в пяти водах мыла, и как умирала достойно, хотела только сыночка своего повидать ненаглядного, и вот не пришлось ей дожить до такой радости.

Потом пришли с работы ребята, товарищи Володи по училищу и по заводу, начали гулять уже всерьез, появился баянист с немецким аккордеоном, украшенным белыми кнопками, и женщины пошли переодеваться, а то сидели в чем Володю встретили. Миронов вынул пачку денег, передал Фаине:

– Распоряжайся.

Фаина, хоть и была навеселе, тщательно отсчитала, сколько нужно, остальные тоже пересчитала, показала Володе, – мол, все не пропьем, не беспокойся, целы будут, – и положила на грудь за кофточку.

Но Миронов велел ей добавить еще столько же. Фаина вынула деньги из-за кофточки, отсчитала, сколько Володя велел, и опять спрятала, одобрительно заметив:

– Хорошо гуляешь, молодец!

Вернулись женщины, переодетые в праздничные платья, помятые от долгого лежания в сундуках и чересчур яркие. И еще подошли люди. Те, кто хорошо знал Миронова, оставались, кто знал мало, поздравляли с благополучным возвращением, выпивали по рюмке и удалялись, чтобы не мешать. Под окнами сидели девчонки, бегали мальчишки, заглядывали в окна, пересчитывали ордена и медали Миронова, спорили, смеялись, и аккордеон рыдал на весь поселок: «Ты говорила, что не забыла солнечных, радостных встреч...» Поселок гулял по случаю его, Миронова, благополучного возвращения с фронта...

Было жарко, Миронов снял ремень, расстегнул ворот, ордена и медали звенели на его груди.

– Иконостас у тебя, – восхищалась Фаина, – герой! Теперь как – женишься или погуляешь?

– Погуляю.

– Правильно, с этим не торопись, еще заарканят. – И подмигнула ему, и подтолкнула локтем, грудастая, еще красивая баба, и посмотрела ему в глаза смеющимся взглядом.

– Не облизывайся, Фаина, – крикнула худая высокая женщина из соседнего барака, в которой Миронов узнал Верку Панюшкину, крановщицу с электролизного, – связался черт с младенцем.

– Помалкивай, каблучница, – беззлобно огрызнулась Фаина, – уж тебе тут ничего не отвалится, мы своих не отдаем, так ведь, Володя?

И Миронов вспомнил, что еще при нем эту Верку Панюшкину дразнили каблучницей, а почему так дразнили – не помнил. Была она подруга Фаины, вместе погуливали: как к одной гости придут, так другая бежит.

– Ну, Миронов, – сказал Воробьев, старый аппаратчик с обожженным кислотой лицом, – подерутся из-за тебя бабы.

Фаина махнула рукой:

– Где уж нам... В тираж вышли... Эх, Володя, жалко, стара я для тебя, а то бы окрутила. А Лилька моя молода, не фартит нам. Узнал ты Лильку?

– Я-то узнал, она меня не узнала.

– Не помнит. Так ведь крошкой была, а теперь, смотри, барышня. Лилька! – крикнула она в окно.

Девочка неохотно и не сразу встала со скамейки, где сидела с подругами, и подошла к окну.

– Чего?

– Смотри, какая барышня, в шестой класс перешла, отличница, ну-ка принеси табель.

– Ладно тебе, – ответила Лиля и вернулась на скамейку.

– Какая! – с гордостью проговорила Фаина.

– Узбечки в тринадцать выходят, – сказал кто-то за столом, – выходят – и ничего.

– Или уж избаловался? – продолжала допрашивать Фаина. – Фронтовые подруги были?

– Все было, – отмахнулся Миронов.

Рыже-зелено-желтые дымы плыли в воздухе, донося с детства знакомые запахи завода. Аккордеон не умолкал, уже заспорили о чем-то соседки, завели производственный разговор старики, парни пытались затянуть песню, и детишки шумели и бегали под окном. Миронов с радостью и грустью смотрел на знакомые лица. Ему так хотелось доставить им хоть какую-нибудь, пусть самую малую, радость. Он раскрыл чемодан и роздал подарки – бесхитростные свои солдатские трофеи, купленные на оккупационные боны, которых сначала было много, тратил их направо и налево, а потом, когда мало осталось, вдруг понадобились.

Глаза женщин восхищенно блестели, детишки сгрудились у окна: все это чужое и яркое было им в диковинку.

– Не расходись, – говорила Фаина, любуясь подаренным ей платком, – в нашем колхозе на всех не напасешься, оставь, подаришь своей девушке, – и не без сожаления протянула ему платок.

Смеясь, он с силой затянул платок на ее шее.

– Пусти, черт здоровый!

Она оттолкнула его, и Миронов, уже не слишком твердо стоявший на ногах, ухватился за стол.

– А ну, кто кого поборет? – поддразнила их Верка Панюшкина.

В эту минуту Миронов посмотрел в окно, увидел ребятишек и среди них Лилю, она внимательно и напряженно смотрела на него, худенькая, строгая, беленькая девочка.

– А, Лиля! – сказал Миронов, будто только сейчас ее увидя.

Он наклонился к чемодану, разбросал вещи, обрадовался, увидев маленький кожаный несессер на молнии, и протянул его в окно Лиле.

– Тебе!

Лиля посмотрела на Фаину и взяла несессер.

– Спасибо.

– Продолжим, – сказал Миронов, возвращаясь к столу. Но сел не рядом с Фаиной, а напротив.

На следующий день он пошел с отцом на кладбище.

Деревянный крест стоял на могиле матери, деревянный крест за ветхой деревянной оградой. Когда-то кладбище было возле деревни, и была здесь часовня, теперь деревни не было, снесли, и часовни не было, рухнула, наверно, а кладбище осталось, одинокое кладбище в степи, неогороженное, неохраняемое. Оно перекинуло могилы через дорогу, земли кругом было много, и синички вспархивали в кустах, как и тогда, когда он приходил сюда с Сашкой Харьковым.