Читать книгу - "Россия, кровью умытая - Артем Веселый"

– Девоньки!..

Дзень-нь…

С улицы чья-то черная рука стала выдирать раму.

– Матушки… За нашу добродетель…

– Где топор? Сватушка…

Дверь расхлебянили.

Кому надо, вывалились в сени, на двор. Наскоро похватали чего под руку попало и на улицу.

На завалинок упал на колени Танёк-Пронёк и неверными, вихлявыми ударами крестит колом рамы, рычит:

– Пряники-то съела, а ночевать-то не пришла?.. Празднички, гуляночки?.. Отродье ваше…

– Дно вышибем!

– Бей, сватушка, бей, чтоб не́ жил!

– Глуши!

Хрясть

хлобысть

хмысть

буц

бяк

чак

хмок.

Пинками Танька́-Пронька́ катили от порядка до самой дороги.

Улицей, как нахлыстанный, бежал Степка Ежик и вопил:

– Гришка… Микишка… Наших бьют!

На крыльцо поповского дома выскочил дежурный красноармеец ванякинского продотряда, послушал крики, пальнул разок из винтовки вверх и, закурив, вернулся в горницу.

– Чего там? – спросил Ванякин с полатей.

– Драка, пьяные…

Продотряд был разбросан по волости. В Хомутове с комиссаром оставалось четыре человека.

Не успел дежурный докурить цигарку, как поповский дом был окружен грозно гудящей толпой.

– Со двора, со двора заходи, чтоб не убежали, – слышались голоса, – огня давайте!

«Восстание, – подумал Ванякин, спрыгивая с полатей, зубы его ляскнули. – Пропали».

За окнами – головы в шапках и без шапок, над головами – колья, вилы, косы, дула охотничьих ружей…

Из распахнутых пастей лился слитный рев:

– Сдавайся!..

– Выходи, кармагалы, на суд-расправу!..

– Попили-поели, пора и бороды утирать… Сдавай оружье!

Ванякин выдвинул из-под кровати ящик с бомбами и сказал:

– Ребята, умрем героями…

Из темных окон поповского дома засверкали выстрелы, полетели бомбы. А дверь уже гремела под ударами топоров, и через минуту – сопящие, воющие, – как прорвавшаяся вода, хлынули в дом.

За ноги, за волосы продотрядники были выволочены на улицу и злой казнью расказнены.

Лунная ночь застонала набатом

волость понесла, как развожженная лошадь.

К церкви набегал хмельной народ.

Борис Павлович с паперти произносил речь, выговаривая слова громко и четко:

– Комиссарская власть сгнила на корню… По всей нашей великой многострадальной стране комиссарская власть тает, как свеча, и вот-вот рухнет… От лица славной партии социалистов-революционеров приветствую восставший народ!..

– Ура-а-а-а…

– Долой!

– Никаких ваших партий не надо, хлеба не троньте!

– Будя, наслушались… Партии нужны были при царе, а теперь вся власть должна перейти в крестьянские руки.

– Тише… Просим, просим!

Борис Павлович продолжал:

– Основной смысл революции – торжество лучшего над худшим, передового над отсталым, торжество созидания над разрушением… Большевики размахивали косой диктатуры слишком широко… Они обкашивали не только сорную траву вокруг кустов малины, но зачастую подсекали и самоё малину… История, вслед за самодержавием, осудила и комиссародержавие… Поток времени отныне и навсегда поглотит всех больших и маленьких деспотов… Наша партия есть единственная верная защитница интересов трудового крестьянства!.. Мы десятками лет боролись с коммунистическими бреднями!.. Мы – за социализм разумный и выгодный для большинства трудового крестьянства и лучших рабочих!.. Выборы в Учредительное собрание доказали, что народ верит нам!.. Граждане и братья, я вас призываю…

Гудел набат, злоба в силу входила.

– Будя языком молоть, надо дело делать! – кричал Афоня Недоёный, размахивая винтовкой. – За мной!

Митинг был сорван, народ хлынул за Афонькой.

На краю села, расположившись в нескольких избах, вторую неделю стоял заготовительный отряд московских рабочих. Изголодавшаяся мастеровщина с охотой бралась за слесарную, жестяную, лудильную и всякую другую работу, а потому, когда захваченный врасплох рабочий отряд сдался и был обезоружен, убивать их не стали, а легонько, для порядку, поколотив, заперли в холодный амбар, куда утром жалостливые бабы понесли им хлеба и молока.

Всю ночь над церковной площадью качались саженные костры: жгли волостную библиотеку и дела Совета. Шайками шлялись по селу, вылавливали своих коммунистов и комбедчиков. Степку Ежика поймали на гумнах и убили. Карпуху Хохлёнкова оторвали от жены с постели, вывели во двор и убили. Конного пастуха Сучкова, захлестнув за шею вожжами, макали в прорубь, пока он не испустил дух. Сапожнику Пендяке наколотили на голову железный обруч, у него вывалились глаза. Акимку Собакина нашли в погребе, в капустной кадушке. Дезертир Афоня Недоёный рубил его драгунской шашкой, ровно по грязи прутом шлепал, приговаривая: «Вот вам каклеты, а вот антрекот». Зарыли Акимку в навозную кучу, он раздышался и уполз домой. Прослыша про то, Недоёный явился к нему на квартиру и, сказав: «Ах ты, вонючка», – оттяпал ему голову напрочь. Танёк-Пронёк засел с карабином в бане и отстреливался до утра. Баню подожгли, но в суматохе молодому кузнецу удалось скрыться: спустя неделю он объявился в дремучих урайкинских лесах со своим партизанским отрядом.

Кругом – через леса и степи – по всей крестьянской земле призывно гудел набат, плыли облака багрового дыма: горели деревни, хутора, коммуны, совхозы…

…Хлеб

разверстка

терпежу нашего нет…

Кругом – через леса и степи – стлался вой разбушевавшейся стихии, деревни взвивались на дыбы, бурно митинговали и выносили приговоры:

…Хлеб придержать

разверстка неправильна

долой коммунистов!

Из села в село, от дыма к дыму скакали ходоки. Церковные площади ломились от народа. Бородатые ходоки стаскивали шапки, кланялись миру на все четыре стороны:

– Православные…

На корню качались и трещали голоса.

Дезертиром я родился,

Дезертиром и помру.

Расстреляй меня на месте,

А служить я не пойду…