Читать книгу - "Сказки века джаза - Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

– Чушь! – вызывающе сказала она. – Мне кажется, что назвать кого угодно «честной девушкой» в таком тоне – оскорбление! Это удар ниже пояса! Ты пьян, Гордон!

– Благодарю. – Он с серьезным видом наклонил голову. – Благодарю тебя за информацию!

– Зачем ты напился?

– Потому что я чертовски несчастен.

– Думаешь, пьянство тебе поможет?

– Да ты что, пытаешься наставить меня на путь истинный?

– Нет. Я хочу тебе помочь, Гордон. Расскажи мне все.

– У меня ужасные неприятности. Для тебя же лучше сделать вид, что ты меня вообще не знаешь.

– Почему, Гордон?

– Прости, что я пригласил тебя на танец – это было нечестно по отношению к тебе. Ты чистая девушка, и все такое… Давай-ка я сейчас попрошу кого-нибудь с тобой потанцевать?

Он неуклюже встал, но она подняла руку и опять усадила его рядом с собой на ступеньки:

– Слушай, Гордон! Ты смешон. Ты меня обидел! Ты ведешь себя, словно… Словно сумасшедший!

– Признаю. Я слегка не в себе. Со мной что-то не то, Эдит. Я потерял какую-то часть себя. Да какая теперь разница…

– Разница есть. Расскажи мне!

– Расскажу только одно. Я ведь всегда был чудаком – слегка отличался от других ребят. В университете это ничего не значило, но сейчас все стало иначе. Внутри меня четыре месяца что-то рвалось, будто швы на костюме, который вот-вот развалится, едва лопнут последние ниточки. Я понемногу схожу с ума.

Он посмотрел на нее широко открытыми глазами и вдруг стал смеяться, а она отшатнулась от него:

– В чем дело?

– Во мне! – повторил он. – Я схожу с ума. Я здесь, будто во сне, – весь этот ресторан, все это вокруг…

Прямо на глазах он вдруг совершенно изменился. В нем больше не было легкости, веселья и беззаботности – им полностью овладели апатия и уныние. Ее охватило отвращение, а за ним последовала легкая, внезапно нагрянувшая тоска. Ей показалось, что его голос доносится из глубокой бездны.

– Эдит, – сказал он, – я думал, что я умный и талантливый. Я думал, что я художник! Теперь я знаю, что я – никто. Я не умею рисовать, Эдит. Даже не знаю, зачем я тебе все это рассказываю?

Она с отсутствующим видом кивнула.

– Я не умею рисовать, я ничего не умею. Я беден, как церковная крыса! – Он рассмеялся, горько и чрезмерно громко. – Я превратился в презренного нищего, я стал пиявкой для своих друзей! Я неудачник. И я чертовски беден!

Ее отвращение росло. На этот раз она уже едва кивнула, ожидая первой же удобной возможности, чтобы встать и уйти.

В глазах Гордона вдруг показались слезы.

– Эдит, – сказал он, и было видно, что он с большим трудом держит себя в руках, – не могу даже выразить, что значат для меня твои слова о том, что на свете еще остался хотя бы один человек, готовый меня выслушать!

Он потянулся, чтобы погладить ее по руке, но она тут же непроизвольно отдернула руку.

– Я тебе крайне признателен, – повторил он.

– Ну что ж, – медленно проговорила она, глядя ему прямо в глаза, – я всегда рада старым друзьям. Но мне очень неприятно видеть тебя в таком состоянии, Гордон.

Последовало молчание – они просто смотрели друг на друга, и появившийся на мгновение в его взгляде пыл угас. Она встала и стояла, глядя на него непроницаемыми глазами.

– Пойдем, потанцуем? – равнодушно предложила она.

«Любовь – хрупкая вещь, – думала она, – но обломки, может быть, и можно спасти; то, что вертелось на языке, что могло бы быть сказано… Новые слова любви, разученные ласки – их можно сохранить для другого любимого».

V

Питер Химмель, кавалер прекрасной Эдит, к пренебрежению не привык; но им пренебрегли, и он чувствовал обиду, унижение и стыдился самого себя. Вот уже два месяца их отношения с Эдит Брейдин подразумевали, что письма должны были доставляться непременно в тот же день и первым классом, а поскольку он знал, что единственной причиной и объяснением отправки писем первым классом служит ценность корреспонденции в сентиментальном плане, он был убежден в том, что у него имеются кое-какие права. Тщетно пытался понять он причину, по которой Эдит заняла столь непримиримую позицию в отношении банального поцелуя. Поэтому, когда их пару разбил усатый танцор, он вышел в фойе и, составив фразу, повторил ее про себя несколько раз. В значительно урезанном варианте фраза звучала так:

«Что ж, девушка имеет право увлечь мужчину, а затем его бросить, и именно это она и сделала; пусть пеняет теперь на себя, а я пойду и хорошенько напьюсь».

С этим он и прошел через зал, где шла подготовка к ужину, в примыкающую комнату, которую приметил еще в начале вечера. В комнате стояло несколько больших чаш с пуншем, окруженных по бокам множеством бутылок. Он сел на стул рядом со столиком, на котором стояли бутылки.

После второго бокала скука, отвращение, монотонное течение времени, непонимание происходящего отступили на размытый задний план, уступая блестящим хитросплетениям мысли. Все само собой наладилось и мирно улеглось по полочкам; дневные переживания привели себя в порядок и, повинуясь его резкой команде, развернулись кругом и исчезли. И как только ушли все заботы, на их месте тут же возник блестящий, всепроникающий символизм. Эдит теперь представлялась взбалмошной, никчемной девчонкой, не стоившей беспокойства; скорее, она была достойна насмешки. Будто персонаж его грез, она легко вписалась в образовавшийся вокруг него внешний мир. А сам он стал в какой-то мере символом, типичным участником всеевропейской вакханалии, блестящим мечтателем, принимающим участие в игре.

Затем символический настрой ушел, и когда он выпил третий бокал, его воображение поддалось действию теплого жара, и он впал в состояние, сродни тому, которое испытываешь, плавая на спине в теплой воде. В этот момент он заметил, что обитая зеленым сукном дверь рядом с ним приоткрыта на пару дюймов и из проема за ним внимательно наблюдают чьи-то глаза.

– Хм… – вполголоса пробормотал Питер.

Зеленая дверь закрылась; затем приоткрылась опять – на этот раз не более чем на полдюйма.

– Ку-ку! – пробормотал Питер.

Дверь оставалась неподвижной, а затем до него донесся напряженный прерывистый шепот.

– Один парень!

– Что он делает?

– Сидит просто.

– Лучше бы куда-нибудь убрался. Нам надо взять еще бутылку.

Питер слушал, и понемногу в его сознании стало что-то вырисовываться.

«Так, – подумал он, – очень интересно».

Он почувствовал волнение. Он ликовал! Он чувствовал, что наткнулся на какую-то тайну. Сделав вид, что ничего не заметил, он поднялся, пошел было вокруг стола – и вдруг, быстро обернувшись, дернул нараспашку зеленую дверь, и в комнату стремительно ввалился рядовой Роуз.