Читать книгу - "Любимая звезда - Анна Радзивилл"

А недавно на трамвайной остановке, в Петербурге… Я стояла и куталась в плащ, а воротник был какой-то маленький, и, конечно, с Невы дул ветер…

– Длинноногая, это же ты! – вдруг сказал кто-то. И первый протянул мне руку, улыбаясь неудержимо.

Широчкин. Загорелый, господи, какой высокий…

– Широчкин… Ты с ума сошёл! – почему-то сказала я. – Ты откуда взялся?

– Из Средней Азии, – ответил он просто.

В тот вечер я не уехала на Петроградскую на своём трамвае. Мы бродили по Невскому. Выяснилось, что я никогда не знала его имени. Теперь спрашивать было неудобно.

В кафе-мороженое мы не попали, поздно. В ресторан я не захотела. И мы уехали на трамвае в Стрельну, в парк.

– Вот, этому парку двести лет, – рассказывала я.

– Ага, а почему ты блондинка?

– А кем ты работаешь? – спросила я вместо ответа.

Он мне не сказал, а когда я стала настаивать, рассердился:

– Ну что ты, маленькая, что ли?

«Наверно это как-то связано с войной», – подумала я.

Толстые одинаковые липы важно стояли по сторонам. Мы остановились, потому что дальше было море. Залив. Розовый, светлее неба.

– Белая ночь, надо же… – сказал он и положил мне руку на плечо.

– А у тебя есть дети? – спросила я.

– Нет, я не женат. А у тебя?

– У меня есть всё, что полагается иметь в моем возрасте, – ответила я, как мне показалось, уклончиво.

Он молчал. Смотрел вдаль, на море.

– А ты помнишь, как мы с тобой дрались? – наконец повернулся он ко мне.

– Не помню… – притихла я. Действительно, я этого не помню.

– А помнишь, тебя ещё звали Лисичка-сестричка?

– Нет.

– Эх, ты. Всё забыла. А что Печёнкин был в тебя влюблён, тоже не помнишь?

Я почувствовала, что надо сказать: «Забыла».

– Какой Печёнкин?

Он посмотрел на меня недоверчиво, но ему очень хотелось в это поверить, и поэтому он поверил.

– Ну ладно, это я понимаю… но… но как я-то по тебе с ума сходил, тоже забыла?

Забыла! Да я и не знала…

До города мы добирались на последнем трамвае. Вагон был совсем пустой. Вагоновожатая смотрела, по-моему, больше на нас, чем на дорогу. Я пряталась в сирень, которую он наломал мне в парке, а ему спрятаться было некуда.

Трамвай несся в молоке белой ночи как будто в безвоздушном пространстве. В зеркальце нас нагло разглядывала, поджав губы, эта вагоновожатая, но мы не разошлись в разные стороны. Мы улыбнулись ей взрослой улыбкой и вышли из вагона вместе.

Вешалка оборвана

У меня оборвалась вешалка. Обыкновенная. От старого пальто.

– У вас вешалка оборвана! – как-то радостно сообщила мне утром тётя Фиса, наша гардеробщица. Я ей не нравилась. – Прогуляла, наверно, вечером, не пришила…

Чего-то я пробормотала, мне было стыдно. Ну как же ведь, женщина, а вешалка оборвана. Конечно, стыдно.

– Вешалка у вас оборвалась! – крикнул мне мрачный гардеробщик в столовой, роняя на пол моё пальто.

Я уже знала, что она оборвалась.

Когда я после обеда подала ему номерок, он швырнул на барьер моё несчастное пальто, а потом высокомерно отвернулся.

– Мадам, у вас оборвана вешалочка, – деликатно улыбнулся мне гардеробщик в парикмахерской и развёл руками. Он снимал с себя ответственность.

Я не взглянула на него.

В троллейбусе мне хотелось толкаться, но было пусто.

А дома муж, помогая мне раздеться, удивился:

– Лапочка, ты знаешь… но у тебя…

– Что? Вешалка оборвана? – невинно спросила я. – Да?

– У тебя… у тебя сегодня прелестная причёска, – сказал он, ловко зацепляя пальто за воротник, и вздохнул.

В тот вечер я не пришила вешалку. Я забыла.

Утром всё началось сначала. Изощрялась тётя Фиса, просто презирал меня мрачный гардеробщик в столовой. В парикмахерскую я не ходила, но зато в поликлинике мне сообщили как новость, что вешалка у меня оборвана.

Оттуда я пошла в Эрмитаж. С несчастным лицом я подала гардеробщице своё пальто и стала ждать. Она повесила его молча, а потом дала мне мой номерок.

Я шла по гулким залам дворца и думала о гардеробщице. Почему она мне ничего не сказала? Я думала о ней, стоя у Ван Гога, думала, сжимая номерок в руке, у Венеры Таврической и только у какого-то Аполлона, кажется, о ней забыла.

Потом спустилась вниз и подала номерок. Гардеробщица мне улыбнулась и подала пальто. Я так удивилась, что никак не могла попасть в рукава.

Вышла на набережную Невы. Конечно, лил дождь. Я шла по Дворцовому мосту и всё думала: «Почему она мне ничего не сказала?»

А дома муж, снимая с меня пальто, изумился:

– Ой, ты что, вешалку пришила?!

Господи, как мне теперь найти эту гардеробщицу? Я ведь даже лица её не запомнила…

Дорогая моя, любимая Олечка

Ремонт мы делали с моей задушевной подругой и с мужем, которого я, как оказалось, люблю всё равно, несмотря ни на что.

Все двери мы выкрасили в белый цвет, ванну в голубой, а прихожую сделали розовой. Задача была такая: за два выходных дня превратить нашу неуютную запущенную квартиру, которая свидетельствовала, что жизнь не удалась, в жилище счастливых людей.

Моя подруга Женька считала, что оставаться красивой обязана только я, потому что на меня смотрит любимый человек. Поэтому она бестрепетно натянула на себя старый тренировочный костюм, а голову повязала наволочкой.

Мужу моему она велела забивать гвозди и чинить вентилятор, так как мужчины должны делать только мужскую работу, и нельзя, пользуясь равноправием, заставлять их мыть пол и стирать занавески. А то в один прекрасный день рискуешь обнаружить, что он у тебя и на мужчину не похож.

Таким образом, муж чинил на кухне вентилятор, я, оставаясь красивой, тут же варила борщ и жарила котлеты, а ремонт делала Женька. Её энтузиазма одинокой современной женщины хватало на троих. Если бы она не отвезла к себе на дачу мою свекровь, вся эта затея вообще была бы немыслима. Мы ещё успевали, пока она не видела, целоваться, прилипая к свежепокрашенным дверям.

Понятно, что тут было не до Лёльки, и хотя она рвалась нам помогать, мы на эти два дня закинули её к моей маме.

Гром среди ясного неба раздался, как всегда, некстати.

Я в большой комнате держала картину, которую очень долго прибивал муж (потому что нас никто не видел), как вдруг Женька вылетела из другой комнаты так внезапно, что картина обрушилась…

Но она не обратила на это никакого внимания.

– На-ка почитай! – она протянула мне тщательно сложенный обрывок тетрадного листа. – Почитай…

«Дорогая моя,