Читать книгу - "Город Антонеску. Книга 2 - Валентина Исидоровна Тырмос"

узнали ее по огромной светло-коричневой шубе из меха обезьяны. Ошибки быть не могло – эту шубу, по словам знакомой, знала «вся Одесса». Такие шубы были в Одессе только «у двух барышень Тырмос» – Норы и Таси. Как вы, наверное, помните, доктор Тырмос привез их из Парижа.

Да вот еще, спохватилась знакомая, в принципе эту «историю про Нору» описал даже один наш одессит Валентин Катаев – он приезжал сюда в 44-м после освобождения, встречался с выжившими евреями и много таких историй насобирал.

Рассказ Катаева «про Нору» назывался «Отче наш». Имя женщины в нем не называлось, но, как утверждала знакомая, Нора там «вполне узнаваема».

И снова начались поиски. Теперь Тася искала рассказ Катаева под названием «Отче наш». И каково же было ее удивление, когда она поняла, что найти его практически невозможно – изданный вскоре после войны в каком-то сборнике, он в дальнейшем не переиздавался, а для ознакомления с ним в читальном зале Одесской научной библиотеки им. Горького требовалось специальное разрешение. Запрещен он был, что ли?

Прошли годы. Наступили другие времена.

В 2005-м мы часто бывали в Москве. В издательстве «ОЛМА-ПРЕСС» вышла наша книга «Сталин. Тайный сценарий войны», и мы презентовали ее на различных форумах, а в свободное время торчали в «Ленинке», собирая материал.

И вот однажды, как-то даже нечаянно, в наших руках оказался потрепанный томик рассказов Катаева, выпущенный издательством «Художественная литература» в 1946-м. И там, в этом сборнике, на 573-й странице… вы не поверите!.. рассказ под названием «Отче наш».

Был ли этот рассказ «историей Норы»? Трудно сказать…

Да, речь шла о женщине-еврейке с 4-летним мальчиком, которая должна была в этот проклятый день, 11 января 1942 года, как все евреи Одессы, идти на Слободку, в гетто, но не пошла.

Да, одета была эта женщина в шубу из меха обезьяны. Катаев пишет: «из искусственной обезьяны», не предполагая, как видно, что эта шуба могла быть из дорогого натурального меха.

Да, сидела она, эта женщина в шубе из меха обезьяны, на скамейке в парке, прижимая к себе ребенка, и была вся запорошена снегом.

Все это очень похоже на историю Норы.

Нора, видимо, тоже не пошла в гетто, и именно потому ни ее, ни Эрика никто не встречал на Слободке.

Когда жандармы вытолкнули ее с ребенком за ворота дома, она, наверное, просто пошла по улице, не очень-то понимая куда. Идти было трудно. Шуба была тяжелая. Снег глубокий. Нестерпимо болела поясница. Ребенок плакал. И когда она наконец увидела знакомый сквер на Преображенской, он показался ей спасением. Даже не счистив снег со скамейки, она села и, наверное, вопреки всему, успокоилась, перестала плакать, усадила рядом с собою Эрика, прижала его к себе и… заснула.

Но рассказ Катаева – это не историческая хроника, а литературное произведение, и потому он не лишен, скажем так, некоторых несообразностей.

Так, например, евреи Одессы идут в гетто, устроенное почему-то не на Слободке, а на Пересыпи. Женщину с ребенком из дома не выгоняют, она выходит по своей воле и, не желая идти в гетто, часами кружит по городу, в тяжеленной до пят шубе, в валенках и с чемоданом, неся на руках (?) 4-летнего мальчишку, тоже одетого в шубу и обутого в валенки. Невероятно!

Мальчик, естественно, хочет есть, и мать заводит его в кафе «Молочное», где он пьет любимый свой кефир, заедая бубликом.

Ну, это еще невероятнее!

Кафе «Молочное», кефир и бублики – в Одессе в январе 1942-го?!

Мы и слов-то таких: «кефир и бублики» – не знали.

Нет, слово «бублики», пожалуй, все-таки знали.

На углу Петра Великого и Коблевской когда-то стояла толстая тетка в белом халате с большой, тоже белой, корзиной.

В этой корзине были… бублики! Горячие с поджаристой хрустящей корочкой, обсыпанной «семитатями».

Но было это давно, в другой реальности, которая называется «до войны».

Потом эта тетка куда-то исчезла, а с ней пропали и бублики.

Пропали, да так никогда и не возвратились. И нет их сегодня нигде в мире, как нет и нашего довоенного детства…

По Катаеву, женщина сидит на скамейке в парке Шевченко. Но после взрыва на Маразлиевской парк был закрыт для гражданского населения, а в эти январские дни и войти туда невозможно было. Тем более невозможно, чтоб по его заваленным снегом аллеям по утрам разъезжал грузовик, «собирая трупы замерзших евреев».

Ну, кого, скажите на милость, интересовали трупы евреев, валявшиеся в этом заснеженном парке? Их-то и в центре в те дни не очень-то собирали.

ИЗ РАПОРТА РУМЫНСКОГО ЧИНОВНИКА

25 января 1942 г.

В районе заставы, на Старом базаре, между Александровским проспектом и Успенской улицей, на Слободке и по дороге к Слободке валяются трупы замерзших евреев, некоторые трупы окровавлены…

Здесь, конечно, неуместно говорить обо всех несообразностях рассказа Катаева. Особенно потому, что, несмотря на несообразности, этот рассказ потрясает, и не случайно в советские времена его не переиздавали.

Женщина в шубе из меха обезьяны и ее маленький сын замерзли в парке на скамейке, как замерзали в те дни многие наши близкие и родные, как замерзла бедная Циля – тетя Янкале…

В архиве института Яд-Ва-Шем хранятся множество актов на так называемых «замороженных». В акте № 23 речь идет о 90-летней старушке из дома № 100 по улице Внешней, фамилию которой «не удалось установить». Как указывается в акте, «старуху выгнали из квартиры, раздетой» и она «провалялась всю ночь возле садика». В акте № 24 речь идет о «массовом замерзании». Из дома № 33 по улице Средней и дома № 27 по улице Разумовской были выгнаны 14 человек, семеро взрослых и пятеро детей. Все они замерзли.

Катаев: «Уже рассвело. Сквозь голубые и синие облака пара и инея хрупко просвечивала розовая заря. Она была такая холодная, что от ее розового цвета сводило челюсти, как от оскомины.

На улице показалось несколько прохожих. Они шли в одном направлении…

В это утро со всех концов города медленно тащились люди, как муравьи с ношей. Это были евреи, которые шли в гетто…

Они скользили по обледенелым тротуарам, а некоторые падали и оставались лежать, прислонившись спиной к фонарю…

Они шли мимо запертых дверей и ворот, мимо дымных костров, у которых грелись солдаты…

Мороз был ужасен… На мостовой лежали твердые воробьи, замерзшие на лету… Море тоже замерзло до самого горизонта. Оно было белое. Оттуда дул ветер…»

Евреи шли…

Вот так, обреченно, как в августе 1941-го шли евреи Николаева на еврейское кладбище, а в сентябре 1941-го евреи Киева в