Читать книгу - "На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов"

шевелится, холод по телу идет. Что делать? Где спасение? Да на несчастье родилась она такой красоты божьей. Я не того боюсь, что вы думаете… Что ни случись, я все перенесу, все прощу, ни за какую вину винить и упрекать не стану. Боюсь того, что страшней всего, — боюсь, что яд вытравит ей душу. И тогда ни отец, и никто, и ничто ей не будет свято. Против яда найти средство нужно. Ее бы познакомить, свести с какими вашими, с какими хорошими женщинами, у которых душа чистая, у которых стремления есть, которые не корысти служат. Объяснили бы они ей… пусть даже завлекли бы ее в ваше дело. И никакая тогда грязь не отравила бы ее… А случится тюрьма — что же делать? Есть на свете горе пострашнее тюрьмы…

Я дал ему слово обязательно познакомить его дочь с хорошими девушками, — посоветуюсь с Клавдией и Соней.

— Скажите им о моей Дуняше. Шестнадцатый год ей пошел недавно. Она тихая, хорошая, ничего дурного от нее они не увидят, благодарная будет за всякое доброе слово. Уж похлопочите, человек милый.

Как только я расстался с Ильей Ермиловичем, откуда-то вырос Степа. Оказалось, что он все время не выпускал меня из виду.

— Почему вы так, Степа?

— Не хотелось от вас уходить… И просьба тоже к вам: поручите, товарищ Павел, мне работу с чернорабочими. По-моему, стачка у них обязательно будет. А я немножко уже знаю, как это дело с отсталыми надо начинать и как осторожно подготовлять. И Илья Ермилыч мне нравится. И ему со мной легче будет. Человек он самостоятельный, я ему не буду в тягость: при мне он будет считать себя головою дела, и советы от меня его не обидят. А я, уж будьте спокойны, всю душу вложу. Подготовим стачку и выиграем ее! Выиграем!

Соображения эти мне показались дельными. Я согласился. Степа расцвел.

— Вот от такого дела, Павел, прямо как крылья вырастают за плечами… Ей-богу, право.

До встречи с Клавдией оставалось еще время. Я зашел в фотографию «Русь». Ивана Семеновича не было, но его «ассистент» выдал мне оставленный в шкафчике мой сверточек с книгой Ленина по философии и с парой белья.

Затем я «переехал» на новую квартиру: водворил сверточек в комнатку в шесть шагов по диагонали. По привычке, оставшейся от многократных сидений в тюрьме, я относился к каждой комнате, в которой мне предстояло поселиться, как к тюремной камере, и первым делом примерял, можно ли в ней «гулять» по диагонали и сколько это составит шагов.

Хозяйку предупредил, что сегодня, для начала, приду поздно.

— Кипяточку?.. Нет, спасибо, кипяточку не оставляйте.

ГЛАВА XX

Сияло солнце. Буйно взметались к небу на вольном, веселом ветру густые вихри пыли. И весь город был залит торжествующим, непрерывно льющимся дребезжанием железных шин пролеток по булыжным мостовым.

Московская весна ликовала. С нею ликовал и я. Наверное, оттого еще, что научился не признавать над собой власти преходящих, мелких житейских забот. Конечно, и у меня их много, конечно, и мне они мешают жить, но они не владеют моим сознаньем и не управляют моим настроением.

Заходить в Тургеневскую читальню не понадобилось — у самого входа мне пересекла дорогу Клавдия. Я взял ее под руку и заставил повернуть назад. По бульварам мы пошли вниз, к Трубной, а оттуда вверх, к Пушкину.

Мы шли долго не разговаривая. Я только сжимал ее руку крепче и крепче, держа повыше кисти. Шерстяная коротенькая ее перчатка еле доходила до запястья. Перчатка была старенькая и сильно вытянулась, мои пальцы поэтому легко пробрались к ладони Клавдии и грелись вместе с ее рукой.

— А ты согласна, — сказал первый я, — чтобы теперь все переменилось и стало у нас с тобой совсем не так, как было до сих пор?

— Скажи прямее. Я не знаю, то же ли самое я думаю, что ты хочешь сказать.

— Конечно, ты думаешь о том же самом, что и я! Но мне не хочется произносить те слова. Лучше я скажу тебе так: то, что мы с тобой видимся, — это сейчас исключение, а то, что мы подолгу не видимся, — это сейчас правило. А должно быть все наоборот! Поняла?

Она рассмеялась:

— Хочешь, я скажу проще?

— Скажи, — ответил я, трепеща от радостного ожидания.

— Нет, передумала… Не скажу. Да и зачем? Ты же сказал все так ясно и так понятно… Я поступлю, Павел, так, как ты захочешь.

Я сжал крепче ее кисть в своей руке. Я рассказал ей все о махаевце и об опасности для нее лично.

— Ну что же, Павлуша, зайдем сейчас к Ангелу, он, конечно, у себя.

— Мы попросим достать для тебя «копию»… Поселимся мы с тобой как можно ближе друг к другу…

— Какой ты глупый! — громко и весело рассмеялась она.

Отчего это Клавдия умеет смеяться в самых серьезных обстоятельствах? Это счастливый дар. У меня нет такого дара. Надо бы его в себе создать.

Иван Семенович встретил нас шуточкой:

— Ага, опять вместе! Вижу, вы строго держитесь коллегиального начала при обращении к моей технике…

Он сильно огорчил меня, объявив, что может устроить для Клавдии только простую «фальшивку».

— Да и не только сейчас, но и вообще «копий» на женские паспорта у меня не бывает, за всю практику, может быть, встретилось случая два. Перед нами явление, достойное раздумья. Не решаются женщины позволить снять копии с их паспортов, чтобы передать какой-то неизвестной им особе? Почему? Объяснения не знаю. Но позвольте описать несколько пространнее само это явление. Я заметил, — конечно, только в пределах моей узкой практики, — что женщина гораздо легче идет на опасность тогда, когда опасность видна, когда можно смотреть ей в глаза, чем тогда, когда опасность невидимая и скрытая, такая, что будет грозить постоянно, и если объявится, то уж подползет исподтишка и неожиданно.

«Фальшивку» Иван Семенович обещал изготовить сегодня же к вечеру. Об имени, отчестве и фамилии Клавдия сказала, что ей безразлично, какое бы ни поставил Иван Семенович. А мне стало неприятно, что у Клавдии может оказаться какое-то иное имя.

— А как комната? Нужна вам безотлагательно?

— Хотелось бы. Но могу пока обойтись и ночевками…

— Хорошо, поторопимся достать. А территория, местоположение? От чего дальше, к чему ближе желается?

Мы оба сильно покраснели. Но ни я, ни она на набрались духу, чтобы сказать, что «желается» ближе ко мне, а еще бы лучше — и ей и мне комнаты в одной квартире.

Уходил я, досадуя на