Читать книгу - "Хозяин Черного Замка и другие истории - Артур Конан Дойл"

– Полагаю, что могу в том поручиться, сэр.

– Меня крайне огорчают ссоры, – продолжал директор. – Я бы хотел, чтобы под этой кровлей царили мир и согласие. У мистера Персиваля Мэннерса были поводы для неудовольствия, я не стану этого отрицать, но мне нужен человек, который стоял бы выше личных обид и умел пожертвовать своим самолюбием ради общего спокойствия.

– Постараюсь сделать всё, что в моих силах, сэр.

– Это лучший ответ, какой вы могли дать, мистер Уэлд. В таком случае буду ждать вас к вечеру, если успеете собрать свои вещи за такой короткий срок.

Я не только успел уложить вещи, но и нашёл время зайти в клуб Бенедикта на Пикадилли, где, как я знал, можно было почти наверняка застать Мэннерса, если он ещё не выехал из Лондона. Я действительно отыскал своего приятеля в курительной комнате и там за папироской спросил Персиваля, почему он ушёл с последнего места.

– Как! Уж не собираешься ли ты поступить к доктору Фелпсу Маккарти? – воскликнул он, с удивлением глядя на меня. – Послушай, дружище, брось эту затею! Всё равно ты там не удержишься.

– Но я уже познакомился с доктором и нахожу, что это на редкость приятный, безобидный старик. Мне не приходилось встречать человека более мягкого и обходительного.

– Дело же не в нём. Против него ничего не скажешь. Добрейшая душа. А Теофила Сент-Джеймса ты видел?

– Впервые слышу это имя. Кто он такой?

– Твой коллега. Второй учитель.

– Нет, с ним я ещё не познакомился.

– Вот он-то и есть бич этого дома. Если ты окажешься в состоянии терпеть его выходки, значит либо в тебе мужество истинного христианина, либо ты просто тряпка. Трудно найти большего грубияна и невежу, чем он.

– Однако доктор Маккарти его терпит?

Мой приятель бросил на меня сквозь облачко папиросного дыма многозначительный взгляд и пожал плечами:

– Относительно этого ты составишь собственное мнение. Я своё составил мгновенно и остаюсь при нём поныне.

– Ты окажешь мне услугу, если объяснишь, в чём дело.

– Когда ты видишь, что человек безропотно, без единого слова протеста позволяет, чтобы в его собственном доме ему грубили, не давали покоя, мешали в делах и всячески подрывали его авторитет, причём всё это проделывает его же подчинённый, скажи, какие напрашиваются выводы?

– Что этот подчинённый имеет над ним какую-то власть.

Персиваль Мэннерс кивнул:

– Совершенно верно. Ты сразу попал в точку. Да тут другого объяснения и не подыщешь. Очевидно, в своё время доктор что-то натворил. Humanum errare est[57]. Я сам не безгрешен. Но здесь, вероятно, кроется что-то уж очень серьёзное. Этот тип вцепился в старика и крепко держит его в своих лапах. Убеждён, что не ошибаюсь. Тут, безусловно, пахнет шантажом. Но мне этого Теофила бояться нечего – с какой же стати я-то буду терпеть его наглость? Вот я и ушёл. Не сомневаюсь, что ты последуешь моему примеру.

Он ещё некоторое время продолжал говорить на эту тему, не переставая выражать уверенность, что я не слишком задержусь на новом месте.

Не удивительно поэтому, что я без особого удовольствия встретился с человеком, о котором получил такой дурной отзыв. Доктор Маккарти познакомил нас в кабинете в тот же вечер, тотчас по моём прибытии в школу.

– Вот ваш новый коллега, мистер Сент-Джеймс, – сказал он со свойственной ему мягкостью и любезностью. – Надеюсь, вы подружитесь и под нашей кровлей будут процветать только доброжелательность и взаимная симпатия.

Я был бы рад разделить надежды доктора Маккарти, но облик моего confrère’а[58]этому не способствовал. Передо мной стоял человек лет тридцати, с бычьей шеей, черноглазый и черноволосый, судя по виду очень сильный. В первый раз видел я человека такого мощного сложения, хотя и заметил у него некоторую склонность к ожирению, свидетельствовавшую о нездоровом образе жизни. Грубая, припухшая, какая-то зверская физиономия. Глубоко посаженные чёрные глазки, тяжёлая складка под подбородком, торчащие уши, кривые ноги – всё, вместе взятое, и отталкивало, и внушало страх.

– Мне сказали, что вы в первый раз поступаете на место, – сказал он отрывисто, грубым тоном. – Ну, жизнь здесь паршивая: работы уйма, плата нищенская. Сами увидите.

– Но в ней есть и свои преимущества, – сказал директор. – Я думаю, вы с этим согласны, мистер Сент-Джеймс?

– Преимущества? Я пока их не заметил. Что вы называете преимуществами?

– Хотя бы постоянное общение с юными существами. При виде детей у нас самих молодеет душа, они заражают нас своим бодрым духом и жизнерадостностью.

– Зверёныши!

– Ну, ну, мистер Сент-Джеймс, вы слишком к ним строги.

– Видеть их не могу! Если бы я мог всех этих мальчишек свалить в одну кучу вместе с их мерзкими тетрадками, книжками и грифельными досками да поджечь, то сегодня же бы это сделал.

– У мистера Сент-Джеймса такая манера шутить, – сказал директор школы, взглянув на меня с нервной улыбкой. – Не принимайте это слишком всерьёз. Так вот, мистер Уэлд, вы знаете, где ваша комната, и вам, конечно, надо заняться своими личными делами – распаковать вещи, устроиться. Чем раньше вы это проделаете, тем скорее почувствуете себя дома.

Я подумал, что старику не терпится, чтобы я побыстрее покинул общество этого необыкновенного коллеги, и я рад был уйти, ибо разговор становился тягостным.

Так начался период, который, оглядываясь назад, я считаю самым удивительным в моей жизни. Школа во многих отношениях была превосходной. Маккарти оказался идеальным директором, сторонником методов современных и разумных. Всё было налажено так, что лучше и желать нельзя. Но ровный ход этой отлично действующей машины то и дело нарушал, внося смятение и беспорядок, несносный, невыносимый Сент-Джеймс. Он преподавал английский язык и математику. Как он с этим справлялся, я не знаю, потому что наши занятия проходили в разных классах. Твёрдо знаю лишь, что мальчики его боялись и ненавидели, и у них были на то достаточно веские причины, ибо мои уроки часто прерывались яростными окриками и даже звуками ударов, доносившимися из класса моего коллеги. Маккарти постоянно присутствовал на его занятиях, приглядывая, мне думается, не столько за учениками, сколько за учителем и стараясь усмирить его свирепый нрав.

Но отвратительнее всего держал себя Сент-Джеймс с нашим директором. Разговор в кабинете, состоявшийся при первой нашей встрече, даёт прекрасное представление об их взаимоотношениях. Сент-Джеймс вёл себя со стариком грубо и откровенно деспотически. Я слышал, как он нагло перечил ему в присутствии всей школы. Ни разу не выказал он ему знаков должного уважения, и во мне всё кипело, когда я видел, как смиренно, кротко и безропотно сносит директор такое чудовищное обращение. И в то же время сцены подобного рода вызывали во мне смутный страх. Неужели мой приятель прав в своих догадках – а я не мог вообразить ничего другого, – и как же страшна должна быть тайна, если старик готов терпеть любые грубости и унижения, только бы она не раскрылась? Что, если кроткий, спокойный доктор Маккарти носит личину, а на самом деле это преступник – мошенник, отравитель, что угодно? Только подобная тайна могла дать Сент-Джеймсу такую власть над стариком. Иначе чего ради стал бы директор мириться с его ненавистным пребыванием, пагубно влияющим на дела школы? Почему пал он так низко, что согласен на всяческие унижения, которые не только выдерживать, но и наблюдать со стороны нельзя без негодования?