Читать книгу - "Посох вечного странника - Михаил Константинович Попов"

там дезактивация, мытьё – уместно ли? Вернулась в аппаратную. Принялась прибирать диван, стирая следы своих бессонных ночей. Уловила отблеск зеркала – а скроешь ли? Зачем-то кинулась к пульту. Потом вышла в гостиную. Метнулась на кухню. Покрутилась там, не зная, зачем пришла. Вернулась в гостиную. Стала переставлять с места на место кассеты, книги, альбомы – всё, что попадалось под руку. Пока наконец что-то не обронила – веер, кажется, – и застыла.

– Что это я? – она в сердцах тряхнула головой, с размаху бросилась в кресло. Что она мечется? Что суетится? Это же слабость, так себя вести. А зачем показывать слабость, даже если её никто не видит? Тем более что никто не видит…

Кай появился внизу часа через два. Он возник в проёме дверей, соединяющих гостиную с садиком. Мария поднялась навстречу. Рассмотреть его как следует она не успела – только отметила, что в облике сына что-то изменилось – из-за спины Кая показалось худощавое девичье личико.

– Тася, – мотнул головой Кай. А та уже выскользнула вперёд. – Ой, а я думала, вы не такая, – она потянула пальчиками концы век, отчего глаза её по-восточному сузились. – Думала, как Кай. А вы, как Пак.

Ни один мускул не дрогнул на лице Марии и традиционная улыбка не сошла, хотя первая же фраза гостьи её покоробила: что за фамильярность, что за бесцеремонность! Попыталась успокоиться: что возьмёшь с неразумной девчонки? Какое у неё воспитание, да и можно ли вообще о каком-то воспитании теперь говорить? Но пересилить эту разом возникшую неприязнь не смогла, хотя виду и не подала.

Тася щебетала про полёт. Она ведь никогда ещё не летала и даже не ездила… А тут столько всего… И эти приборы, такие умные… И земля там, внизу, – так не видно, а на экране всё… А высоко как… И страшно, и весело. И снова страшно… Но с Каем не очень…

Она была простодушна, но, пожалуй, не глупа. Может быть, чересчур открыта. Совсем неожиданно Марии вспомнилась матушка. Она тоже была такая, даже и в зрелости, даже и поменяв полностью образ жизни и всю географию. Бывало, ни с того ни с сего запоёт, а то заплачет, запричитает. Поймав себя на сравнении, Мария смешалась: к чему это? Попыталась отмахнуться: и вовсе не похожа. Но тут же уловила и внешнее сходство, припомнив материнскую девическую фотографию. Тип лица – вот в чём было сходство. Да и то: одни места – одна порода. Кай ведь тоже в бабушку пошёл.

Кай выглядел усталым, непривычно озабоченным и ещё что-то чуялось в его глазах, но что – Мария никак не могла уловить. Виски её скололо, внезапно закружилась голова – аж лица поплыли, ноги разом обмякли. Стараясь не показывать слабости, Мария присела. Что это с ней? И отчего? Ожидание сказалось? Или этот прилёт? Или щебетание этой девчонки? Ей нестерпимо захотелось уйти, побыть одной.

– Сейчас я буду готовить, – тихо сказала она. – Потом покормлю… А вы пока ступайте. Покажи, Кай… – она вяло повела рукой.

– Хорошо, мама, – отозвался Кай. – Бестий покажу…

– Нет, сынок, – Мария покачала головой, – лучше в садик…

– Ладно, мама, – послушно и как-то машинально кивнул Кай.

Кай был озабочен. Вчера вечером его отозвала Вера Мусаевна.

Заговорила про Тасю, помянула мать её – свою подругу, вспомнила, как принимала роды, какая Тася была крохотуля, всего два килограмма, какая стала сейчас. Конечно, условия у них пещерные. Ни солнышка тебе, ни витаминов. И косточки слабые, и ранки плохо заживают, и вот щитовидка вызывает тревогу, да мало ли… По своей привычке Вера Мусаевна всё смешала в одну кучу – и о Тасе, и вообще об их житейских условиях. Уловить главное было мудрено. Но Кай понял – щитовидка – и спросил её напрямую. Вера Мусаевна помялась, оценивающе глянула на Кая и, наконец, сказала, что основания для тревоги есть. Конечно, требуется обследование, которого она в этих условиях провести не имеет возможности. Но, на её взгляд, положение неважное.

Ночь Кай провёл без сна. На его руке опять покоилась Тасина головка – она уже привыкла так засыпать. А он лежал, ощущая ладонью её нежную кожу, и прислушивался. Едва слышное дыхание Таси успокаивало. Но мизинец, которым он касался шеи, казалось, раскалился – до того явственно Кай ощущал беду.

Под утро он забылся, но едва раздался шорох, какой-то шёпот, очнулся. Это из закутка, где обитала Вера Мусаевна, тенью выскользнула чья-то фигура. По валким движениям нетрудно было догадаться – Дебальцев. Кай немного помешкал, осторожно поднялся, на цыпочках вышел вон и подался к дельтаплану…

…Оставив Тасю в садике, Кай поспешил к матери. Мария была на кухне. При появлении Кая она не обернулась – глаза её были полны слёз. Она никак не могла справиться со своими чувствами. Кай сел за стол сбоку от неё. Краем глаза Мария видела, как он взял в руки чашку и стал машинально крутить её. По всему было понятно, что он хотел что-то сказать, не знал – как.

– Ну, – пересилив себя, спросила Мария, – как Тася?

Кай живо откликнулся, словно только этого и ждал. И тут же выложил то, что его мучило. До Марии не сразу дошло. Тугой спазм перехватил её горло. Из груди рвался колючий комок. Она с трудом пересилила, чтобы он не вырвался наружу. До чего же было обидно! Об этой приблудной девчонке, которую только-только увидел, печётся, сокрушается, а о родной матери и не вспомнил. Не прилетел, когда она лежала в беспамятстве, ломая в отчаянии руки, не обеспокоился, не объявился. И даже сейчас, когда уже здесь, не удосужился спросить, как дела, как она себя чувствует, не требуется ли ей чего. Сы-но-ок!

Сейчас она размышляла, как, наверное, её русская мать – по-бабьи, с кручиной и жалобой. Её восточная суть, затаившись, ушла в себя.

С трудом, давясь слезой, Мария всё же пересилила обиду. А утешение нашла в одном: раз печётся о ком-то, значит, сердце не заледенело, как у его сказочного европейского тёзки. В конце концов вернулся, не запропастился, явился живой и невредимый. Что ещё надо.

Кай, видимо, почуял состояние матери, поднялся со стула, подошёл к ней, взял за руку, погладил и наклонился, заглядывая в глаза. У Марии мелко-мелко задрожал подбородок. Давно, ох, давно не знавала она от сына никакой ласки. Наверное, с тех пор, как он подрос, заугловатился, стал юношей. Вон какой вымахал, на голову её выше стал. И эта тихая, безмолвная ласка, это скрытое покаяние были дороже всяких слов. Не забыл