Читать книгу - "Жак - Жорж Санд"

От Сильвии — Жаку

Быть может, ты обманываешься, Жак; быть может, любовь тебя ослепляет и влечет к этой девушке, а твое стремление обратить свою влюбленность во что-то прекрасное и великое — просто мечта, зародившаяся у тебя, когда ты писал мне ответное письмо. Я ведь знаю тебя, восторженный человек, насколько можно тебя знать, ибо твоя душа — бездна, в которую ты и сам, вероятно, никогда не заглядывал. Возможно, что ты, такой сильный с виду, совершишь поступок, который окажется проявлением крайней слабости. Я хорошо знаю, что ты выйдешь из положения путем какого-нибудь героического чудачества, но зачем же подвергать себя мучениям? Разве мало ты в жизни настрадался?

Увы! Теперь я противоречу тому, что говорила в прошлом письме. Раньше я боялась, как бы ты не зарыл в землю блестящие свои дарования, а теперь мне кажется, что ты ищешь самого трудного и горестного испытания ради удовольствия испробовать свои силы и выйти победителем в поединке, самом страшном из всех. Тебе не удастся убедить меня, что я должна радоваться твоему замыслу; меня терзают самые мрачные предчувствия по поводу новой полосы в твоей жизни. Почему ночами мне снится твое бледное лицо? Ты как будто приходишь, садишься у моего изголовья и молча, недвижно смотришь на меня до самой зари? Почему твоя тень бродит со мною в лесу при свете луны? Душа моя привыкла к одиночеству, на то Божья воля. Зачем же ты, одинокий, являешься мне? Хочешь ли ты предупредить меня о какой-то опасности или возвестить о близком несчастье, более страшном, чем все, что я уже пережила? Недавно под вечер я сидела у подножия горы; мгла затягивала небо, ветер стонал в деревьях, и вдруг среди звуков этой унылой гармонии явственно прозвучал твой голос. Он бросил в пространство три-четыре ноты какой-то мелодии, слабые, но такие чистые, отчетливые, что я подбежала к кустам, откуда они принеслись, — я хотела убедиться, что тебя там нет. Подобные явления редко обманывают меня: Жак, гроза собралась над нашими головами!

Я хорошо вижу, что любовь завлечет тебя в новую ловушку; в твоем письме есть единственно правильные слова; «Я женюсь на этой девушке, потому что это единственное средство обладать ею». А когда ты разлюбишь ее. Жак, что с ней будет? Ведь настанет день, когда тебе надоест твоя любовь так же сильно, как сейчас ты жаждешь предаться своей страсти. Чем эта любовь отличается от других твоих романов? Неужели ты так изменился за последний. год, что нынче способен на постоянства — свойство, самое ненавистное твоей душе? Чему ж иному может быть обязана любовь, которая выдерживает испытание интимной близостью? Ты способен понять, изведать, сделать очень многое, даже то, что люди почитают невозможным; однако ж то, что очень легко для многих и вполне возможно для иных, для тебя Господь сделал совершенна невозможным, словно желая умалить тяжким уродством великие щедроты, которые он ниспослал тебе. Ты не можешь терпеть слабостей человеческих — вот твоя слабость, вот в чем тебе отказано и чем тебя обидел Господь, хоть ты и можешь похвастаться сильным характером; вот в чем ты наказан за то, что не знал несчастий и горестей обычных людей.

И ты прав, Жак! Я всегда тебе говорила, что ты совершенно прав, не желая ничего прощать замаранным людям; ты прав, когда замыкаешь свое сердце, увидев пятно грязи на предмете своей любви! Тот, кто прощает, унижает себя] Я-то, несчастная женщина, хорошо знаю, как душа теряет свое величие и святость, если простирается ниц перед оскверненным идолом. Рано или поздно она разобьет алтарь, на который вознесла своего ложного бога; но совершит она это справедливое дело не с холодным спокойствием: от ненависти и отчаяния дрожит рука, держащая весы правосудия. Месть выносит приговор… О, тогда уж лучше родиться без сердца, чем познать любовь!

Ты сильный человек, ты умеешь хранить тайны других, прикрытая чужие проступки щитом молчания; ты великодушно подаешь руку павшему, ты помогаешь ему встать, стряхиваешь грязь с его одежды, стираешь даже след его падения на твоей дороге, но ты перестаешь любить этого человека. В тот день, когда ты начинаешь прощать, любовь твоя угасает. И я тебя видела в такие дни. Ах, как ты страдал! Неужели ты еще раз подвергнешь себя мучению, которое ты назвал «болью милосердия»?

Пусть твоя избранница мила, добра и чистосердечна, все же она женщина, была воспитана женщиной и, значит, будет трусливой и лживой — может быть, слегка, но этого «слегка» окажется достаточно, чтобы ты почувствовал к ней гадливость. Тебе захочется бежать от нее, а она все еще будет тебя любить — ведь ей не понять, что она недостойна тебя и обязана твоей любовью лишь тому, что душу твою томит потребность любить, которая закрывала тебе глаза пеленой, но пелена эта спадет в тот самый день, как твоя любимая согрешит впервые! Несчастная! Я жалею ее и завидую ей. У нее были чудесные минуты, а предстоит ей пережить минуту ужасную. Ты, как я вижу, предусмотрел это; ты подумал о том времени, когда она лишится твоей привязанности, и в утешение ей решил предоставить несчастной независимость. Да на что ей независимость, если она все еще будет любить тебя? Ах, Жак, я всегда трепетала, когда замечала, как любовь овладевает тобой: ведь я всегда предвидела то, что и случилось потом в действительности; всегда я заранее знала, что ты внезапно разорвешь связь, и твоя возлюбленная обвинит тебя в холодности и непостоянстве в день самых сильных твоих мучений, порожденных жаром и силой твоей любви. И как мне не страшиться, когда ты собираешься вступить в брак, соединить себя с женщиной неразрывными узами, ибо законы, верования и обычаи запретят вам обоим искать утешения в другой любви! Законы, верования и обычаи — это пустые слова для тебя, а для твоей жены, какой бы ни был у нее характер, они станут железными оковами. Чтобы сбросить их, она должна будет перенести все кары, какие общество обрушивает на непокорных своих детищ. Какою выйдет она из этой борьбы? Измученной, подобно мне? Сильной, подобно тебе? Или растоптанной, как стебель тростника? Бедная женщина! Она, конечно, любит тебя доверчивой любовью и полна надежды. Слепое дитя, она не знает, куда идет, не знает, глупенькая, какую глыбу хочет нести на своих плечах и с каким исполином свирепой добродетели столкнется ее спокойная и хрупкая невинность. Ах, какую странную клятву вы вскоре произнесете! Бог не услышит вас — ни того, ни другого. Он не запишет эти чудовищные слова в книгу судеб. Но для чего мне предостерегать тебя? Я лишь отравляю твою радость, и мне не под силу вырвать с корнем ужасную, пожирающую тебя надежду на счастье. Я знаю, что это такое, и не обижаюсь на твое упорство. Я любила, я желала, я надеялась, как ты, и я разочаровалась, как ты разочаровывался столько раз и разочаруешься опять!