Читать книгу - "Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз"

по сто раз на дню, спрашивает, как дела у Эльфи. Вчера она сообщила, что корабельный бармен молился за нашу семью по-испански. Dios, te proteja[10]. Она попросила меня передать Эльфи, что она купила ей компакт-диск у какого-то уличного музыканта. Какого-то пианиста из Колумбии. Это может быть и подделка, заметила я. Мама сказала, что разговаривала с капитаном о погребениях в море. Сказала, что ночью был шторм и ее сбросило с койки, но она не проснулась, так сильно устала. Проснувшись утром, она обнаружила, что откатилась во сне прямо к открытой двери на балкон своей маленькой одиночной каюты. Я спросила, могла ли она выкатиться на балкон и упасть в море, и она ответила, нет, даже если бы она захотела, перила не дали бы ей упасть. И в любом случае она все равно упала бы не в море, а в одну из спасательных шлюпок, прикрепленных к борту корабля. Мама твердо уверена, что ее обязательно что-то спасет, так или иначе. Или еще как-то иначе.

На обратном пути из палаты я остановилась у регистратуры и спросила у Дженис, правда ли, что Эльфи упала в ванной. Да, правда, ответила Дженис. Сегодня утром, сразу после того как ее перевели из реанимационного отделения в психиатрическое. Когда к ней пришла медсестра, она лежала на полу в ванной, истекая кровью, и сжимала в кулаке зубную щетку, как сжимают разделочный нож, когда собираются перерезать кому-нибудь горло. Мне хотелось поговорить с Дженис подольше, но ее срочно вызвали унимать разбушевавшегося пациента, который разбил телевизор в общей комнате отдыха бильярдным кием. Другая медсестра открыла в компьютере медицинскую карту Эльфи. Она сказала, что Эльфриде надо хоть что-нибудь есть, и тогда у нее будут силы стоять на ногах, и что ей нужно стараться взаимодействовать с окружающим миром как-то более осознанно.

Мне хотелось вернуться в палату к Эльфи и передать ей слова медсестры, чтобы мы с ней посмеялись, закатили глаза и закрепили бы связь между нами хотя бы этим презрением, разделенным на двоих. Еще мне хотелось ей сообщить, что здесь в отделении есть человек, ненавидящий телевизор так же сильно, как она сама, и что, наверное, она могла бы с ним подружиться. Но она попросила меня уйти, и мне хотелось, чтобы она знала, что некоторые ее просьбы вполне разумны и их можно исполнить, что я (вроде как) уважаю ее желания, и, хотя она – пациентка психиатрической клиники и ее имя записано с ошибкой торопливыми небрежными каракулями на белой доске за столом на посту медсестер, она все равно остается моей мудрой, пусть и внушающей тревогу, старшей сестрой, и я к ней прислушиваюсь. Я пошла дальше по коридору и наткнулась на металлическую тележку, уставленную пластиковыми подносами с едой. Я извинилась перед двумя проходившими мимо пожилыми людьми в домашних халатах.

Эта дрянь все равно несъедобна, махнул рукой один из них. Я бы сам уронил эту тележку, но у меня беда с координацией.

Да, кивнул другой. Да!

Я говорю, эта дрянь несъедобна, повторил первый.

Да, я тебя слышал. Еще с первого раза.

Даже сквозь голоса у тебя в голове?

Да, как ни странно.

Ты из-за них оказался в дурдоме?

Нет, за то, что ударил ножом того парня, который вломился в мой дом.

Но ведь это тебе голоса подсказали, что его надо ударить ножом?

Ну да, голоса. Хотя нож был настоящий.

Да уж, нехорошо получилось. Случай как есть неудачный.

Мне понравилось это «случай как есть неудачный». Мне понравились эти двое. Мне хотелось бы познакомить их с Эльфи. Я начала собирать упавшие подносы, но медсестра сказала: Не надо. Она позовет санитара, и он все уберет. Я пошутила, что, возможно, не только моя сестра не умеет осознанно взаимодействовать с окружающим миром. Видимо, это у нас семейное. Но медсестра не рассмеялась, даже не улыбнулась, и мне вспомнилось описание вечно сердитой женщины из одной книги: ее рот был похож на карандаш с двумя остро заточенными кончиками. Спускаясь по лестнице, шагая через две ступеньки – два, четыре, шесть и восемь, мы прощения не просим, – я мысленно извинилась перед Эльфи за то, что бросаю ее здесь одну, и составила список всего, что принесу ей на следующий день: темный шоколад, сэндвич с яичным салатом, «Бытие и время» Хайдеггера (вопрос о смысле бытия должен быть поставлен), кусачки для ногтей, чистые трусы, занимательные истории, никаких ножниц или разделочных ножей.

Я уселась в мамин старенький «шевроле» и поехала прочь по Пембина-хайвей, по унылым кварталам сплошного асфальта и заброшенных торговых центров. Не в какое-то определенное место, а просто к le foutoir[11] (как сказала бы Эльфи) моей жизни. Эльфи любит использовать элегантно звучащие французские слова для описания рассыпающегося бытия. Может быть, это ее личный способ держать равновесие, шлифовать свою боль, пока она не засияет, как Полярная звезда, ее путеводный свет и, возможно, ее настоящий дом.

Я увидела магазин постельных принадлежностей, в витрине которого светилась вывеска о распродаже, и заехала на стоянку. Десять минут я разглядывала подушки: набитые пухом, набитые синтетическим волокном, всякие разные. Я снимала их с полок, тискала в руках, прикладывала к стене и пыталась пристроиться на них головой, оценить их на ощупь. Продавщица сказала, что их можно проверить на тестовой кровати. Она накрыла подушку защитным чехлом, и я на минуточку прилегла. Продавщица сказала, что я могу проверять все подушки, какие хочу, – основательно и спокойно. Она подойдет ко мне позже. Я поблагодарила ее и закрыла глаза. И мгновенно уснула. Когда я проснулась, продавщица стояла рядом и улыбалась, и мне на миг вспомнились детство и сопровождавший его безмятежный покой.

Я купила для Эльфи атласную фиолетовую подушку размером со скатанный спальный мешок с вышитыми на ней серебряными стрекозами. Снова села в мамину машину и поехала в автокафе у гостиницы «Грант-Парк», где продавали отличное пиво. Я взяла сразу ящик на двадцать четыре бутылки. Потом я заехала в супермаркет и купила пачку сигарет, экстралегких «Плейерс». Когда есть возможность купить что-то экстра, я всегда покупаю. Увидев на кассе шоколадный батончик «О Генри!» экстрабольшого размера, я взяла и его тоже. Потом вернулась домой, в мамину квартиру с окнами, выходящими на реку Ассинибойн. Уже наступила пора весеннего ледохода, лед на реке начал таять и ломаться, огромные стылые глыбины бились друг о друга, наползали одна на другую, издавая ужасный скрежет и треск, когда течение тащило их вниз. В этот город весна приходит с боем.

Я стояла на мамином балконе, прижимая к себе фиолетовую подушку с серебряными стрекозами, дрожала