Читать книгу - "Память девушки - Анни Эрно"

первой ночи, вот уже три недели. Она не испытывает ни тени унижения. И вообще ничего, кроме примитивного, простого желания – в чистом виде, без примесей, – такого же неистового, как желание насильника, – чтобы Г. лишил ее девственности, взял ее всю. Он говорит ей – просьба или приказ? – идти в его комнату. Всё складывается, как она и хотела; даже календарь менструации, который она наверняка рассчитала, ей благоволит. Всё происходит добровольно и осознанно. Ночь, которую она выбрала, против ночи, которую она вынесла три недели назад.

Образ второй: она лежит голая на кровати с раздвинутыми ногами и едва сдерживается, чтобы не кричать от его попыток войти. Быть может, в голове у нее мелькает что-то про тринадцатый подвиг Геракла. Прелюдий – неведомое понятие – не было, у него ничего не получается. Возможно, он снова говорит: «У меня слишком большой» после минета, который она делает ему по своей воле.

Я вижу, как он растянулся на кровати, а она смотрит на него, обнаженного, изнеможенного, как я написала потом в дневнике, а десять лет спустя, помнится, сочла это безвкусицей. То, что она не получила удовольствия, его не беспокоит: он говорит, что многие женщины вообще не кончают до первых родов. Должно быть, она упомянула о блондинке, потому что он указывает на фотографию красивой улыбающейся брюнетки на своей тумбочке: «Я люблю только одну девушку, мою невесту». «Она девственница», – добавляет он. И говорит, что всегда влюбляется в девушек, которых лишает девственности. Она понимает, что она не та девственница, в которую он мог бы влюбиться, или же он рад, что так и не смог лишить ее невинности. Ей всё равно. Она не унижена. Он говорит ей возвращаться к себе, потому что ему пора спать, рано утром он уезжает. Он обещает зайти к ней попрощаться в шесть утра. Ночь с 11 на 12 сентября длилась около полутора часов.

Она не хочет ложиться. Она не должна спать, когда он придет на рассвете. Она одна, ее соседка дежурит в детской спальне. Она обнаруживает на трусах следы крови. Невыразимое счастье. Она решает, что ее девственная плева порвана: он лишил ее невинности, хотя и не вошел полностью. Драгоценная кровь, доказательство, стигма, которую надо схоронить в шкафу под одеждой. Начинается постлюдия этой короткой ночи, сладостная ночь воображения. Теперь Г. действительно ее любовник. Ее любовник во веки веков. Радость, умиротворение; самоотдача совершилась. Исчезнут небо и земля, но эта ночь не прейдет. Ее паскалевская ночь[31] (а кто ее не переживал?). Выразить то, что чувствует девушка из С., способны лишь слова мистического порядка. Только в романах, которых больше никто не читает, в женских журналах пятидесятых, а не у Колетт или Франсуазы Саган можно прикоснуться к необъятному масштабу, к неизмеримому значению потери девственности. К необратимости этого события.

На рассвете, так и не дождавшись Г., она идет к его комнате и стучит в дверь. Тишина. Она решает, что он еще спит. Уходит и возвращается еще несколько раз. (Я забыла сколько.) Наконец, постучав, она попыталась открыть дверь. Та была заперта. Она заглянула в замочную скважину. Ей было видно его спину в пижаме, он потягивался. Он ей не открыл.

Быть может, у нее и промелькнуло подозрение (я думаю, так и было), что он пообещал зайти к ней попрощаться, только чтобы отделаться от нее поскорее, но все факты, которые должны бы вернуть ее к реальности – невеста, нарушенное обещание, никаких договоренностей о встрече в Руане, – бессильны перед романом, который сам написал себя за одну ночь, романа в духе «Озера» Ламартина, «Ночей» Мюссе, фильма «Гордецы» с хэппи-эндом, где Жерар Филип и Мишель Морган бегут навстречу друг другу, всех тех песен – эсперанто любви, – из которых я могу составить плейлист, не задумываясь:

«Однажды ты увидишь, / Мы встретимся с тобой» (Мулуджи);

«День и ночь / Я буду ждать / Возвращения твоего» (Люсьен Делиль);

«Если ты любишь меня, / Мне плевать на целый мир» (Эдит Пиаф);

«Моя история – история одной любви» (Далида);

«Это было вчера / И уже так давно» (Анри Сальвадор).

Прямо сейчас – на улицах, в офисах, в метро, в аудиториях – в миллионах голов пишутся миллионы романов, страница за страницей. Они стираются, начинаются заново и все до одного умирают, воплотившись – или не воплотившись – в реальность.

Стоит мне заслышать в метро или в электричке первые звуки песни «История одной любви», которую иногда исполняют на испанском, из меня тут же исчезает нынешняя я. До сих пор я думала – так было и с Прустом, – что в эти минуты действительно становлюсь девушкой из С. Но на самом деле это воскресает не она, а ее мечта во всей мощи своей действительности, и мечту эту разносят по всей вселенной голоса Далиды и Дарио Морено, а затем вновь прячет, закапывая поглубже, стыд.

Я вбила его фамилию в электронный справочник департамента Ду. Она появилась, но с другим именем. После минуты сомнений я последовала совету справочника и расширила поиск до соседнего департамента. Выпало нужное имя и адрес в каком-то поселке или, возможно, небольшом городке, мне неизвестном. И номер телефона. Я замерла перед экраном, недоверчиво вглядываясь в имя и фамилию, которых не видела где-либо написанными уже пятьдесят лет. Итак, стоило лишь набрать этот номер, и я услышу голос, который в последний раз слышала в сентябре 58-го. Его настоящий голос. Простота этого действия пугала. Я представила, как делаю это, и меня охватил ужас. Такой ужас я порой испытывала в первые месяцы после смерти мамы при мысли, что я сниму трубку и услышу ее голос. Это как пересечь запретную черту. Словно, услышав его голос, я снова стану девушкой из 58-го, будто и не было этих пятидесяти лет. Во мне боролись страх и искушение, как перед спиритическим сеансом.

Потом я подумала, что, возможно, не узнаю его голоса, как не узнала голоса бывшего мужа, услышав его через пятнадцать лет на видео. Или ничего не почувствую. Я наделяла этот голос способностью превратить ту, кем я являюсь сейчас, в ту, кем я была в 58-м, – почти мистическая иллюзия, что я смогу без усилий, через короткое замыкание времени, добраться до девушки из 58-го. В конце концов, звонок Г. угрожал мне скорее разочарованием, чем какой-либо опасностью.

После ночи 11 сентября она по-прежнему остается частью компании, но теперь она неуязвима. Они не знают о ее мечте. Неважно, что он не назначил ей свидания в Руане: она уверена, что встретится с ним в октябре, просто бродя наугад по улицам после занятий в лицее Жанны д’Арк, куда она собирается поступать на философию. О нем она знает лишь то, что он работает физруком в техническом коллеже для мальчиков на левом берегу.

О последних двух неделях в лагере воспоминаний совсем мало. Возможно, моя мечта была такой твердокаменной и однобокой, что для реальности места в памяти не оставалось. Однажды в свой выходной она сидит на утесе, а внизу перед ней – озеро в окружении красных скал. Это заполненный водой старый карьер в лесу недалеко от С. Она ехала на попутке, потом долго шла по каменистой тропе от шоссе, пока не наткнулась на эту впадину, напоминающую каньон. Приехали несколько подростков, бросили велосипеды и теперь резвятся в воде. Должно быть, они поздоровались с ней, а она не ответила, потому что они крикнули: «Раз лицом ты не ахти, научись себя вести». Это задевает ее больше, чем насмешки лагерной компании.

Она всё больше и больше ест, втайне злоупотребляя едой безо всякой меры, и удовольствие, которое она от этого получает, становится для нее жизненной необходимостью: она даже тайком таскает прямо из салатницы ломтики помидоров, предназначенные для детей в лазарете. Вся свобода, о которой она мечтала в Ивто, теперь воплощается в походах в кондитерскую за пирожными мокко и кофейными эклерами.

Прошли лето, осень и зима с тех пор, как я заменила собой девушку, которая была мной на тротуаре перед вокзалом города С., в департаменте Орн. Всё это время я была заперта в пространстве лагеря, запрещая себе выходить за временные рамки лета 58-го, будь то вперед или назад, заставляя себя пребывать там постоянно, погрузившись в момент, без будущего. В результате дело шло очень медленно, шесть недель лагеря растянулись почти на сорок: если точнее, 273 дня