Читать книгу - "Звезды смотрят вниз - Арчибальд Джозеф Кронин"

куски грубой рыжей парусины. Он не знал, как их нужно штопать, и снова бросил их на пол. Он сидел и смотрел на эти парусиновые мешки до семи часов, когда опять заскрипел ключ и ему сунули через дверь завтрак. Завтрак состоял из жидкой, как вода, овсянки и куска черного хлеба.

После завтрака Коллинс просунул в приоткрытую дверь свою безобразную голову. Он внимательно посмотрел на незаштопанные мешки, затем, с любопытством, на Артура. Но не сделал никакого замечания. Он сказал только (и довольно мягко):

– Выходите на прогулку.

Артура вывели на тюремный двор. Двор этот представлял собой квадрат грязного асфальта, окруженный стенами громадной высоты, и в конце было устроено возвышение в виде площадки, на которой стоял надзиратель, следя за арестантами, развинченной походкой проходившими мимо него. Он смотрел на их губы, следя, чтобы они не беседовали между собой, и время от времени орал: «Не разговаривать!» Но старые каторжники уже так наловчились, что умели разговаривать, не шевеля губами.

Посреди двора была уборная, металлический навес в виде кольца, подпертый низкими столбами. Кружившие по двору люди поднимали руку в знак того, что просят у надзирателя разрешения сходить в уборную. Когда они находились в ней, над металлическим кольцом виднелись их головы, внизу – ноги.

Оставаться долго в уборной считалось большим развлечением, и этой привилегией пользовались только любимцы надзирателя.

Артур плелся вслед за другими. В бледном свете раннего утра эта группа бредущих по двору людей казалась чем-то нереальным, жутко-нелепым, как группа сумасшедших. На лицах их была печать унижения, навязчивой мысли об одном и том же, угрюмой безнадежности. Их тела пропахли мерзким запахом тюрьмы, их руки висели, как неживые.

Впереди себя Артур заметил Хикса, который ухмыльнулся ему через плечо, как знакомому.

– Не хочешь ли завести дружка, парень? – спросил он, умудряясь незаметно произносить слова углом рта.

– Не разговаривать! – заорал надзиратель Холл с площадки. – Эй, вы там, номер пятьсот четырнадцатый, не разговаривать!

Шагают вокруг двора снова и снова, кружатся, как колесо в ночном бреду Артура, кружатся вокруг непристойного центра – уборной. Надзиратель Холл – как погонщик на беговом круге, его голос щелкает, как бич:

– Не разговаривать! Не разговаривать!

И эта безумная карусель носит название «прогулки».

В девять часов арестантов повели в мастерскую, длинное пустое помещение, где шили мешки. Артуру дали еще порцию мешков. Надзиратель Биби, начальник мастерской, снабдив Артура мешками, заметил его неопытность, наклонился к нему и стал объяснять:

– Смотри, дурачок, вот как надо их сшивать.

Он прошил толстой иглой два рубца грубой ткани, показав, как следует делать стежки, и добавил насмешливо, но без всякого недоброжелательства:

– Если сошьешь много, получишь вечером какао. Понимаешь, дурачок? Чашку сладкого горячего какао!

Ласковая нотка в голосе Биби ободрила Артура. Он принялся шить. Человек сто занимались здесь тем же делом. Сосед Артура, старый человек с седыми висками, работал ловко и быстро, чтобы заслужить какао. Кидая на пол готовый мешок, он всякий раз чесал у себя под мышкой и украдкой бросал взгляд на Артура. Но не говорил: заговорить – значило лишиться какао.

В двенадцать часов снова раздался звон. Работу в мастерской прекратили и потянулись по камерам обедать. В камере Артура щелкнул замок. Обед состоял из похлебки и хлеба с прогорклым маргарином. После обеда надзиратель Коллинс отодвинул заслонку отверстия в двери. Его глаз, приложенный к отверстию, казался очень большим и зловещим. Он сказал:

– Вас сюда посылают не для того, чтобы бездельничать. Принимайтесь за мешки!

Артур принялся за мешки. Руки у него болели от проталкивания толстой иглы сквозь ткань, на большом пальце вскочил волдырь. Он не думал о том, что делает и зачем делает. Он работал уже автоматически, все шил и шил. Снова звук ключа в замке. Коллинс принес ужин – опять водянистая овсянка и ломоть хлеба. Войдя в камеру, он посмотрел на мешки, потом на Артура, и его короткая верхняя губа вздернулась, обнажая зубы. Не могло быть сомнений в том, что надзиратель Коллинс почему-то невзлюбил Артура. Но он не спешил издеваться над ним, у него было впереди очень много месяцев, и он по долгому опыту знал, что, если не спешить, получишь гораздо больше удовольствия. Он только сказал, как бы размышляя вслух:

– И это все, что вы сделали? Мы не потерпим здесь отлынивания от работы.

– Я не привык к этой работе, – ответил Артур. Он невольно говорил заискивающим тоном, словно чувствуя, как важно быть в милости у Коллинса. Он поднял глаза, утомленные напряжением, и ему показалось вдруг, что надзиратель стал пухнуть, особенно голова: большая уродливая голова вырастала до фантастических размеров и принимала угрожающий вид. Артуру пришлось смотреть на Коллинса, заслонив глаза рукой.

– Советую вам поскорее привыкнуть, черт возьми! – Коллинс говорил очень тихо, но его уродливая голова еще больше надвинулась на Артура. – Не думайте, что если увильнули от военной службы, то вы найдете себе здесь теплое местечко. Шейте мешки, пока не услышите звонок!

И Артур шил, пока не услышал звонок. А услышал он его в восемь часов. Резкий металлический звон наполнил всю глубину тюремного колодца и возвестил Артуру, что впереди – ночь одиночества.

Артур сел на край кровати, тупо разглядывая широкие черные клейма в виде стрел на своих брюках хаки и обводя эти стрелы указательным пальцем. Почему он заштемпелеван стрелами? Он весь покрыт ими. Все его тело, словно скованное столбняком, пронизано потоками широких черных стрел. У него было странное ощущение небытия, ощущение какого-то душевного уничтожения. Эти стрелы его убили.

В девять часов потух свет. Посидев с минуту в темноте, Артур упал, как был, не раздеваясь, на нары и, точно оглушенный, сразу уснул.

Но спал он недолго. Вскоре после полуночи его разбудил тот же вой, что ночью. Но на этот раз вой длился, длился, словно его забыли остановить. В нем звучали бешенство и полная растерянность. Артур в темноте вскочил с постели. Сон восстановил его силы. Душа в нем снова ожила, ужасно, мучительно ожила и не могла вынести этого воя, и мрака, и одиночества. Он и сам завопил:

– Прекратите это, прекратите, ради бога, прекратите! – и начал колотить кулаками в дверь своей камеры.

Он кричал и барабанил в дверь как безумный, и не прошло минуты, как он услышал, что и другие так же вопят и колотят в двери. Из темных катакомб галерей неслись громкие крики и стук. Но никто не обратил на это внимания, и крики и стук постепенно утихли, канули во мрак и молчание.

Артур