Читать книгу - "Слово о солдате - Вера Михайловна Инбер"

Немцы бросали светящиеся лампы. Они висели в пространстве, и от них шел мертвенный белый свет, освещавший, как днем, лица людей на крышах. Долго воя, визжа и захлебываясь, шли вниз фугасные бомбы. Потом раздавался глухой удар. Это значит — куда-то попала фугаска.

Комсомолка Варя стояла на крыше и видела, как бомба упала на здание ее завода. Она сейчас же по телефону сказала об этом в штаб. Бомба, вероятно, замедленного действия, взрыва не произошло. Прошло два часа. Тревога продолжалась. Бомбу не нашли. После тревоги в штабе ей сделали выговор за то, что она плохо смотрит и видит что-то совсем другое, потому что бомбу на заводе не нашли, как ни искали.

Из бомбоубежища вышли рабочие и работницы и пошли по своим квартирам. Дома были рядом с заводом. Две подруги открыли ключом дверь и, не зажигая света, вошли в свою комнату. На диване кто-то спал и как-то глухо дышал. Они зажгли спичку и увидели, что на диване, качаясь слегка от собственной тяжести, лежит огромная стальная туша и в ней что-то позвякивает с хрипом. Это и лежала та бомба замедленного действия, которую видела в полете Варя. Бомба проломила крышу и улеглась прямо на диван. Пришли саперы и разрядили ее. А с Вари сняли выговор.

Проходили дни, недели, месяцы, годы, а бомбы все падали и падали на Ленинград. Сирены выли и в метельные ночи и в белые, когда не нужны прожекторы, и только высоко видны серебряные киты-дирижабли.

Зажигалки падали тысячами и горели своим мерзким брызжущим огнем, освещая бледные и решительные лица тушивших их подростков. Подбитые немецкие самолеты падали и в город и за городом, и к концу осады их было подбито столько, что из них можно было сложить целую гору. Но они падали в лес или в болото и долго горели бледным, неживым огнем.

А ленинградцы не уступили немцам ночного неба и очень гордились этим!

После налета

Я ехал на машине по улице, в конце которой падали бомбы. Я сказал шоферу, чтобы он свернул вдоль Таврического сада. Он свернул, и тут все в машине осветилось так, что я увидел отдельные пушинки и пылинки на синей материи, которой была обита внутри машина.

Машина остановилась. Мы выскочили из нее. Перед нами феерическими огнями горел Таврический сад. На деревьях висели какие-то желтые, красные, зеленые, синие фонари; они рассыпались на куски, стекали шипящими струями по веткам, шипели внизу на траве. На крыше гаража лились потоки какой-то слепящей жидкости. Все это походило на фейерверк и детский праздник, и можно было залюбоваться этим сказочным освещением. Но шофер схватил меня за руку и закричал: «Сейчас будет бомба!»

И бомба упала через дорогу от нас. Но она упала прямо в пруд и захлебнулась в тяжелом вековом иле. Воздушной волной нас бросило на землю. Кругом в ближних кварталах падали зажигалки и гремели взрывы, за которыми было слышно, как падают стены и какие-то звоны долго стоят в воздухе.

После каждого налета грустно было смотреть, как развеваются занавесочки на окнах в комнате, от которой осталась одна стена, как печи стоят прямо на улице, окруженные грудами битого кирпича, как высоко в небе, на высоте шестого этажа, стоит шкап, дверцей болтается в пустоте. На одной улице два года, как на скале, стоял такой шкап, и в нем висела детская ванночка, старое пальто и полотенце. Снег засыпал развалины, майское солнце светило весело в разноцветную пропасть, где когда-то были комнаты, осенний косой дождь хлестал внутрь шкапа, — и все так же недостижимо висели ванночка, полотенце и старое пальто.

Деревья с оторванными ветвями протягивали прохожим свои израненные руки, как бы прося защиты. Ноги ступали по разбитым стеклам, как будто мостовая была уложена алмазами. Кровати висели между искривленными балками, напоминая о том, что здесь было когда-то человеческое жилье.

Много таких разбитых стен в Ленинграде. После налета приходили спасшиеся жильцы и отыскивали в этих бесформенных кучах вещи. Как ни странно, но иные вещи сохранялись в целости по капризу случая. Так, столы расплющивались, как картонки, а фарфоровые вазы оставались целыми. Очень грустное зрелище представляли книги, превращенные в труху, осыпанную красной кирпичной пылью.

Особенно мрачно выглядели развалины после налета ночью, когда выходила луна и под луной там, где стоял дом, была гора черного мусора, и в нем бегали огоньки тлевшего тряпья, и сверкали осколки посуды.

Картины висели на стенах, не имевших ни дверей, ни окон. На улице раз я видел куклу с оторванной рукой. Кукла смотрела удивленными фарфоровыми глазами. Девочка схватила ее и сказала: «Мама, мама, мою Вальку убили». Потом покачала ее на руке, глаза куклы закрылись, и девочка радостно закричала: «Мама, мама, она только ранена, она заснула!»

Люди, приходившие с работы утром, находили пепел там, где было их жилище. Они садились у печей, которые уцелели, и начинали готовить пищу под открытым небом, топя печи разбитыми стульями и столами. Так было в маленьких разрушенных домах. В больших уже нельзя было топить печек, и ленинградцы уходили жить в другое место. Иные за время осады сменили несколько раз свои жилища.

Дзот на Кировском

Священна земля ленинградских площадей и парков! Кто из жителей великого города думал, что ему придется разрыхлять ее киркой, бить в нее ломом, вонзать в нее лопату, чтобы рыть ходы сообщения к дзотам, стоящим прямо на газоне.

Дзот уже был сделан. Толстые бревна выглядели как-то мирно на траве, засыпанной первым снегом. Он был похож на недостроенную избушку, диковинную рядом с выгнутой чугунными узорами решеткой набережной. На него смотрели бастионы Петропавловской крепости, как смотрит дед, видавший виды, на внука-суворовца.

Громадный Кировский мост виднелся на фоне ещё бурой зелени далекого сада Инженерного замка, высились величавые стены Мраморного дворца, виднелась Нева, покрытая салом.

И девушки рыли ход сообщения. Рядом шумел Кировский проспект, проходили трамваи. Пешеходы останавливались и смотрели молча, не делая никаких замечаний, не отпуская никаких шуток. Пожилой человек в ушанке медленно наступал ногой на лопату. Он смотрел вниз на холодные каменистые комья, как будто хотел прочесть какие-то тайные знаки, которые были написаны маленькими, искривленными, как буквы, корешками и жилками. Или он просто задумался о том страшном, что подступило к городу. Были ли дочерями его эти три девушки, что работали ломом, киркой и лопатой вместе с ним? Были ли они люди из одного дома, вовсе чужие друг другу?

Они углубляли ход сообщения, останавливались