Читать книгу - "Новый год в октябре - Андрей Молчанов"

Приглашен был в ресторан, на празднование юбилея директора нашего районного универсама, с кем подружился около месяца назад. Думал, иду в чужую компанию, но оказалось — половина собравшихся давно и сердечно со мною знакома. Вначале удивился, потом, уяснив закономерность явления, разочаровался. Так, в разочаровании, и пировал в своем сплоченном кругу, где каждый друг другу брат, товарищ, каждый друг другом вычислен и на определенную полочку положен подобно инструменту. Тоска. Не доел, не допил, сослался на головную боль и пошел восвояси. А болела душа. Определить свое состояние я, впрочем, не пытался, да и невозможно было его определить, потому как ныне я запутался в себе настолько, что хоть помирай или вставляй новые мозги, где только осознание своего эго и правила приличий. Но если, в общем, и поверхностно, то в данный момент мною владело достаточно банальное, слепое презрение к роду человеческому, и вообще я был в непримиримом конфликте с обществом, чью не лучшую частицу представлял сам.

Я шел по пустой, ночной набережной Москвы-реки, вода ее была антрацитово-черна, зловеща, и в холоде этой масленой, влажной темноты, зажатой бетонными берегами, виделось нечто грозно сопричастное к смерти, самоубийству, могиле… Я перебирал в памяти всех, всех, всех…

Отец, мать? Добрые, жалкие обыватели, живущие по канонам, не ими выдуманным, чуточку сомневающиеся, но чуточку! — милое племя безропотной полуинтеллигенции. Деньги? Их они любили, да. Не чрезмерно, но…

Олег? Трепло и слабак. Дензнаки? Перед ними он не благоговел, однако на пропой и свободное философствование они ему были нужны до зарезу. Отсюда — все последствия.

Мишка, Эдик? Здесь просто. Жулье, ворье, лихой, злобный народец, и бабки для них — высший смысл бытия. Мишка, кстати, перепуганный инсинуациями органов, покочевряжился, поиграл в идейность, а как суета вокруг его персоны приутихла, снова взялся за фарцовку. Как говорится, сколько человека не воспитывай, а ему все равно хочется жить хорошо.

Володька Крохин? А что он? Ловкий язык, душеспасительные речи, рассуждения в глобале, за душой — пятьдесят копеек, да и те медной россыпью, однако строптив и обидчив. Натура же рабская: предложи ему конкретную сумму, и плюнет Вова и на глобал, и на душеспасение, и на себя самого.

Моя безответная любовь Марина? Тут дело сложнее, но есть деталь: когда она из «кадиллака» возле театра выходила, то аж все перья распустила, на публику работая: мол, вот мы какие небожители… К внешнему ее здорово тянет, это я нутром ощутил. И в первую очередь нужна ей карьера в искусстве, а само искусство — оно как бы приложение к прочему. А муженек ее вообще насквозь фальшивый. Ничего нет, одна пустота, а делает вид, будто у него всего полно. И не один он такой — стремящийся выглядеть как лорд и думать как меняла…

Вот тебе и люди искусства. А вчера в журнальчике я портрет Стрепетовой увидел. Ну и понял… всю разницу. И не только в женских образах. Эх, Олег Сергеевич, друг дорогой, подумалось, сподобиться бы тебе нарисовать такое лицо, такие глаза… Или нет подобной натуры, нет таких глаз уже, что ли, на земле этой?..

Ну-с, дальше… Ирочка? На день сегодняшний — одинокое светлое пятно. Оно, пятно это, вероятно, здорово потемнеет со временем, может, и в кляксу превратится, но пока я вижу в ней то, что не встречал никогда: доброту истинную, без оглядок, умничания и позерства. И чистоту родниковую. А к тому, чтобы в «кадиллаках» разъезжать — так это она совершенно не стремилась. Ей подобные атрибуты безразличны вообще. Ну, отдельный вопрос, короче.

И вот, бредя под фонарями, я размышлял:

«Чтобы познать людей, и научиться прощать, и быть выше суеты, надо познать деньги. В неограниченном их количестве. Деньги — самая серьезная школа анализа людей и мира. И, встречая лишь грязь на путях такого познания, можно в итоге уяснить светлое и великое, даже не встретив его ни разу. И главное, поверить как в него, так и в высший его смысл».

Я как-то успокоился от этого открытия. Но только миг. Опять вспомнилась покинутая компания, и вновь я озлобился. Нет, люди были противны мне. В их лицах я видел ложь, в их пальцах — жадность, в их взглядах — фальшь. Конечно, и я мало чем отличался от остальных, но… я сумел поскорбеть о себе через других, и это обнадеживало, в общем.

Набережная тянулась в бесконечность. Ночной апрельский морозец зверел, и я приходил к мысли, что променад пора завершать — нос и щеки становились посторонними и не ощущались даже колким воротником пальто. Оглянулся. Такси.

Тормоза схватили колеса, и машина, с хрустом проскользив по мерзлому снегу обочины, остановилась.

— Сокольники, — сказал я, сообразив, что шагал в обратном направлении.

— Ты чего, друг? — начал водила. — Я только…

— Только оттуда, — подтвердил я. — А скоро в парк. Но давай развернемся. Затруднения будут оплачены. — И уселся рядом с ним, размякая от тепла печки и трескотни приемника.

Такси, то есть автомобиль, дышало на ладан. Коробка урчала, лампа давления масла угрожающим красным квадратом тлела на покореженном приборном щитке, амортизаторы безвольно проваливались на ухабах, гремела подвеска…

— Отходила, — сказал я, не удержавшись.

— Ну, — согласился наездник, трогая пальцем флюс на упитанной физиономии. — Готовим со сменщиком сотню-другую. Как приготовим и отнесем шефу — будет новый аппарат.

— Ай-яй-яй, — сказал я, прикидываясь «шляпой». — Это же грабеж! Дача взятки, нетрудовые доходы…

— Всем есть охота, — ответил водила, причмокивая. — Начальнику колонны — отстегни, он — другому… Всем. Они как? — Началось изложение наболевшего. — Они думают, я на дороге украду. А ты укради! Ну, вот Сокольники. Так? Ведь попадется — извини, конечно, не про тебя, — козел; ну сейчас… за полночь уже… тачки… ну сядь к «леваку»: червонец, да? Объявит, все. Деньги на «торпеду» — и полетели. Во… А государственное такси? Даст он тебе руль сверху, а мне только мойка руль, я тебе сам его подарю, руль, х-ха!

Я закрыл глаза. Нехитрая дипломатия эта прослеживалась в своей сути достаточно откровенно: мне надо было готовить трояк сверху, чтоб без обид. Шеф распалялся под мое соглашательское молчание: