Читать книгу - "Там, где цветет полынь - Ольга Птицева"

я обещала позвонить, если отец напишет о чем-то важном? Считай, что позвонила. А ты поднял трубку.

– Ну и идиот же я. – Рэм слабо улыбнулся.

– Идиот, – согласилась Уля, заставляя себя ответить на улыбку, и опустила руки. – А теперь нужно понять, что дальше…

– Твой папаша…

– Артем, – поправила она.

– Да, Артем. – Рэм прислонился к дверному косяку. – Тоже крепко об этом задумался. Но придумал он уж совсем неимоверную дичь.

– Еще хуже, чем маятник, толкающий мир? – Уля пристроилась у противоположного косяка. Теперь они стояли друг перед другом, почти соприкасаясь мысками ботинок.

– Куда хуже. – Рэм потянул драматическую паузу, дождался, пока Уля ткнет его кулаком в плечо, и продолжил: – Твой папаша… Прости-прости, Артем. Так вот, он решил пойти к стене. И разобраться со всем на месте.

Уля почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

– Что? – переспросила она, борясь с тошнотой.

– Ага. Ты не ослышалась. Он решил сам уйти туда. В туман. Серийный полынник. Если верить во все эти бредни, его бы там развоплотили быстрее Гуса. И пылинки бы не осталось. – Рэм уперся в косяк затылком. – Говорю же. Херня это все.

– Осталась.

– Что «осталась»? – Он посмотрел на Улю. – Эй, ты чего побледнела так?..

– Пылинка осталась. И не только. – Она еле шевелила онемевшими губами. – Я видела его там. У стены.

– Черт. С вами свихнуться можно, – выдохнул Рэм и закатил глаза. – Быстрее бы уже Зинаида позвонила, а?

* * *

Когда они выходили из квартиры, мрачные и тихие, Рэм остановился на пороге.

– Тебе плохо? – спросила Уля, напряженно роясь в сумке, переполненной смятыми листами.

Весь свой ворох несвежей одежды она без сожаления оставила в углу комнаты. Когда собираешься на тот свет, глупо думать, а не пригодятся ли тебе следующей весной вот эти светлые джинсы. Но уйти, не забрав с собой отцовские записи, она не смогла.

– Это макулатура, зачем она тебе? – недовольно пробурчал Рэм и закинул в рот очередную капсулу.

– Притормозил бы ты с этим… – в тон ему ответила Уля, сгребая бумажки в прозрачный пакет с веселеньким логотипом супермаркета.

– Плевать. – Он встряхнул пузырек, чтобы проверить, сколько таблеток осталось. – Ну, до больнички хватит. А там обо мне позаботится подружка твоего папаши. – Он хмыкнул. – Не думала еще, как тебе ее теперь называть? Мачеха Зинаида? Мама Зина?

– Иди ты. – Уля нервно хмыкнула. – Я до сих пор не верю, что мы туда собираемся.

Они проспорили целый час. То переходя на крик, то понижая голос до сдавленного шепота, когда им вдруг казалось, что даже стены подслушивают, готовые передать каждое произнесенное слово Гусу.

– Ты не могла его там увидеть, это оптическая иллюзия, или его неупокоенный дух, или просто какой-нибудь свихнувшийся полынник вышел прогуляться, – доказывал Рэм, перекатывая на языке очередную кап– сулу.

– Именно. Полынник, мой отец. – Уля пыталась вспомнить, сколько таблеток было проглочено Рэмом за последний час, но терялась, досчитав до восьми. – Ты же сам об этом читал.

Последняя записка лежала между ними, сидевшими на разных концах скрипучего дивана.

«Немыслимо. Немыслимо. Немыслимо, – писал отец. – Столько людей. Столько смерти. Я виновен. Я служил своему хозяину, я толкал маятник, а маятник толкал мир. В смерть, кровь, предательство и убийство. Это я виновен.

Я пытался вспомнить – сколько. Я не знаю имен, я не помню их лиц. Только смерть. Много в одной. И только списки. Длинные списки. Я сам вел их. Вот что теперь мне осталось.

Больше всего сейчас хочется сжечь бумаги. Распахнуть окно и вытряхнуть пепел. Но я должен оставить слова на месте. Я хвастался своими преступлениями. Я был одурманен. Я был одурачен. Но это был я. Дочь прочтет написанное и ужаснется. И возненавидит меня. Я стану ей противен. Я это заслужил. Пусть только она не шагнет во тьму под веками, как сделал это я. Сумеет прожить жизнь лучше, чище, светлее. Когда дорога приведет ее сюда, в эту комнату, она прочтет мою историю – записка за запиской. Признание за признанием.

Ульяна, моя милая девочка. Моя красивая девочка. Моя смелая и честная девочка. Ты сумеешь разобраться во всем. Если все получится так, как я решил, мы еще встретимся. Ты придешь туда, где цветет полынь, за ответом на последний вопрос. Я буду ждать тебя там.

Сейчас я закончу писать. Подвешу этот листок. И пойду через туман и седой цвет. К стене. К теням, ждущим меня за ней. Я вдруг понял, что они не жаждут справедливости, нет, им просто нужен покой. Как и мне. Как и всем.

Если я приду к ним сам, если я шагну в туман, если я… Не знаю. Я просто хочу сделать так, чтобы все стало… правильно. И если нужно, то я разберу эту стену по камню. Но выпущу их. Никто не должен скитаться в полынном тумане. Так быть не должно. И чем дольше они там, тем хуже становится мир. И все больше бед происходит. Рушатся судьбы, падают самолеты, автобусы пробивают ограждения и уходят под ледяную воду. Это все маятник, качнувшийся не туда. Это все Гус, запирающий тени за стеной.

Я должен что-то сделать. И я пойду. И я сделаю, слышишь меня, Ульяна? А может, не слышишь. И никто не слышит. Может, никто никогда и не прочтет эти строки. Может, сегодня туман унесет меня за стену и томящиеся там разорвут меня на части.

Все может быть. Но я должен попытаться».

Уля дочитала до последней точки. Сжала листок в побелевших пальцах и посмотрела на Рэма.

– Вдохновляет, правда?

– Перестань, – попросила она. – Хотя бы сейчас не надо делать вид, что все это кажется тебе забавным.

В горле першило. Горькая вода подступала к глазам откуда-то из самой глубины. Но слез не было. В Уле зрело решение, и Рэм понимал это, потому и пытался спрятать страх за натянутой улыбкой.

– Твоего папашу развоплотил туман. Мне жаль, правда. Но сколько лет назад это было? Двадцать?

– Что-то вроде того, – нехотя кивнула Уля.

– Ну, значит, ничего у него не вышло. Если ты говоришь, что видела стену, слышала, как они там… бродят. – Он поежился. – Получается, он отправился туда, и все. С концами.

– Ты меня не слышишь. – Уля устало прислонилась спиной к стене, в голове было гулко и пусто. – Мы ходим с тобой по кругу. Он там. Мой папа. Он ждет меня. Он…

– Пытается разобрать стену, да… Уль, никто не смог бы шататься по полю двадцать долбаных лет. Двадцать лет. По полю. Я молчу про туман.

– Он был там. Я его видела. Я точно это знаю. И пойду туда, – сказала она, и сердце тревожно