Читать книгу - "Ада, или Радости страсти - Владимир Набоков"

– Вон тот, во втором ряду, это не одышливый Джоунз? Всегда любил старика.

– Нет, – ответила Ада, – это Прайс. Джоунз появился четыре года спустя. Он теперь заправляет полицией в Нижней Ладоре. Ну вот и все.

Ван, бесстрастно вернувшись к ивам, сказал:

– Все снимки в альбоме, кроме вот этого, сделаны в восемьдесят четвертом году. Я ни разу не плавал с тобой по Ладоре в лодке ранней весной. Приятно заметить, что ты не утратила чарующей способности заливаться румянцем.

– Это его ошибка. Он, должно быть, сделал эту фоточку позже, возможно, в восемьдесят восьмом. Можем вырвать ее, если хочешь.

– Радость моя, – ответил Ван, – здесь уже вырван весь восемьдесят восьмой. Вовсе не нужно быть сыщиком из детектива, чтобы понять, что в альбоме недостает по меньшей мере стольких же страниц, сколько в нем уцелело. Я не против – то есть я ничуть не желаю любоваться Knabenkräuter’ами и иными подвесками твоих, ботанизировавших вместе с тобой друзей; но ведь он-то восемьдесят восьмой год сохранил и еще объявится с ним, когда потратит первый взнос.

– Я сама извела восемьдесят восьмой, – призналась гордая Ада, – но клянусь, торжественно клянусь, что мужчина, стоящий за Бланш на perron’ом снимке, был и навсегда остался совершенно чужим человеком.

– Его счастье, – сказал Ван. – В сущности говоря, это не важно. Важно, что все наше прошлое стало предметом глумления, что оно выставлено напоказ. По здравом размышлении не стану я писать Семейную хронику. Кстати, что теперь поделывает моя бедная малютка Бланш?

– О, с ней все в порядке. Все еще там. Она, видишь ли, вернулась назад – после того как ты силком увез ее. Вышла за нашего русского кучера, заменившего Бенгальского Бена, как его называли слуги.

– Да что ты? Прелесть какая. Мадам Трофим Фартуков. Вот уж никогда бы не подумал.

– И у них родился слепой ребенок, – сказала Ада.

– Любовь слепа, – заметил Ван.

– Она уверяет, что ты увивался за ней с самого первого утра, едва появился у нас.

– Кимом не засвидетельствовано, – усмехнулся Ван. – А ребенок так и останется слепым? Я хочу сказать, показала ли ты его настоящему первоклассному специалисту?

– Да, слеп безнадежно. Но, говоря о любви и легендах, сознаешь ли ты – потому что я-то не сознавала, пока не поговорила с нею два года назад, – сознаешь ли, что у людей, окружавших нас в пору нашей любви, со зрением все было очень даже в порядке? Забудь про Кима, Ким просто никчемный гаер, – но известно ли тебе, какая легенда, подлинная легенда, выросла вокруг нас, пока мы играючи предавались любви?

Ей было всегда невдомек, снова и снова повторяла она (словно желая очистить прошлое от обыденной пошлости альбома), что первое их лето, проведенное среди орхидей и садов Ардиса, стало в округе священной тайной и символом веры. Романтической складки горничные, чье чтение состояло из «Гвен де Вер» и «Клары Мертваго», обожествляли Вана, обожествляли Аду, обожествляли радости страсти и Ардисовы сады. Их ухажеры, перебирая семь струн русской лиры под цветущими черешнями или в запущенных розовых садах, распевали баллады (а между тем окна старого замка гасли одно за одним), добавляя все новые строки – простодушные, отдающие лавкой в лакейской, но идущие от самого сердца – к нескончаемым народным припевкам. Блеск и слава инцеста все пуще влекли к себе эксцентричных офицеров полиции. Садовники по-своему перелагали цветистые персидские вирши об орошении и Четырех Стрелах Любви. Ночные сторожа одолевали бессонницу и трипперный зуд с помощью «Похождений Ваниады». Пастухи, пощаженные молниями на далеких холмах, превращали громадные «роговые гуделки» в ушные рожки и слушали с их помощью ладорские напевы. Девственные владелицы мощенных мрамором замков прелестными ручками нежили свое одинокое пламя, распаленное романтической историей Вана. А по прошествии целого века красочные словеса расцветут еще пуще, оживленные влажной кистью времени.

– Из чего следует лишь, – сказал Ван, – что положение наше отчаянное.