Читать книгу - "Последний полустанок - Владимир Иванович Немцов"

— Не беспокойся, — вмешался Борис Захарович. — Конспирацию мы как-нибудь обеспечим. Рядом с кабинетом начальника есть лаборатория, куда, кроме Афанасия и двух-трех сотрудников, никто не вхож. Там мы установим телеметрическую аппаратуру, чтобы исследовать твое, Серафим, и Димкино самочувствие. Понятно?

Поярков не сдавался.

— Ну хорошо. Я и Вадим займем кабину ночью накануне отлета, но как объяснить людям наше таинственное исчезновение? Ведь мы не покажемся здесь несколько дней.

Борис Захарович снисходительно поглядел на Пояркова и пригладил ершистые усы.

— А это уже проще простого. Организовано множество контрольных пунктов. Почему же и Афанасий, и я, и главный конструктор должны все из одного места следить за «Унионом»? Нецелесообразно.

— Значит, мы ночью будто бы вылетаем на другой пункт наблюдений? — спросил Поярков, вставая.

Афанасий Гаврилович поднял к нему смеющиеся глаза.

— Именно так и говори. Кстати, избавишь от лишних волнений дорогое тебе существо. Предупреждаю, ей ни гугу. — Он приложил палец к губам.

Слегка покраснев, Поярков отвернулся.

— Не будем говорить об этом.

— Нет, будем!

— Тут уж пошли дела семейные, — понимающе улыбаясь, сказал Дерябин. — А я, как всегда напоминал Толь Толич, человек беспартийный. И в общем, тактично выставляюсь за дверь.

Не будем и мы присутствовать при этом разговоре. Он был действительно партийный, если пользоваться определением Димки Багрецова, который считал Набатникова настоящим коммунистом, потому что у него большая душа. И беседу эту надо держать в секрете ото всех, даже от самого Багрецова, хотя он и приложил все старания, чтобы беседа эта состоялась.

Глава тридцать четвертая

Здесь Набатников вспоминает арифметику, интересуется киносъемкой, «творческой инициативой» и прочими вещами, которые не имеют прямого отношения к завтрашнему полету. А кроме того, тут рассказывается об одном волнующем событии в жизни Пояркова.

Вполне понятно, что после своего открытия, которое Набатников скромно называл «одним из частных решений перспективной задачи» — называл то ли в шутку, то ли потому, что некогда было думать о формулировках, — он сделал все возможное для нового исключительного эксперимента, подтверждающего практическую ценность его работы.

Опять он летал в Москву, советовался, спорил… И люди, которые даже с точки зрения студента обладали весьма скромными познаниями в теоретической физике и не очень точно представляли себе, скажем, космическую частицу мю-мезон, вдруг согласились с Набатниковым и, отклонив притязания виднейших астрономов, астроботаников, радиофизиков и других ученых, утвердили программу испытаний «Униона» так, как хотел Набатников.

Для этого пришлось освободить многие секторы летающей лаборатории, сократить весьма возросшие требования физиологов, которые доказывали, что сейчас, после полета первых спутников и межпланетных ракет, в центре внимания должен быть человек, как хозяин космоса. Ведь человек скоро будет ходить по лунной пыли, и совсем недалек тот час, когда ему придется решать, насколько съедобны марсианские лишайники.

И люди, которые ничего не знали об этих лишайниках и больше пользовались сведениями, еще в детстве почерпнутыми из фантастических романов, вдруг сказали, что лишайники подождут и те секторы, где предполагалось установить сверхсильные электронные телескопы для наблюдения за Марсом, предоставить в распоряжение А. Г. Набатникова.

Ну как тут спорить? И ученые, отдавшие всю жизнь исследованию далеких туманностей, авторы всемирно известных работ по спектральному анализу звезд и многие другие ученые, одержимые и влюбленные в свою науку, покорно склоняли головы, когда им говорили, что придется подождать с их экспериментами, потому что так нужно Набатникову.

Но дело, конечно, не в Набатникове. Так нужно народу. И люди, которые решали эти вопросы от имени народа, хорошо знали, что ему необходимо в первую очередь.

Так случилось и с «Унионом».

Люди, умеющие видеть «через горы времени», могли по достоинству оценить дерзкий замысел Пояркова. Но прежде всего они увидели в «Унионе» самое важное, самое главное: это не просто гигантская научная лаборатория или космический вокзал на пути к звездам, а… будущая электростанция. Последние опыты Набатникова показали, что осуществление этой идеи вполне возможно. Надо пробовать.

Оставались считанные дни до полета «Униона», а Набатников все еще ничего не говорил Багрецову о том, что вопрос о нем уже решен.

Зачем раньше времени волновать парня? Будет ждать, нервничать. Не лучше ли сказать накануне, чтобы он поменьше мучился нетерпением?

Афанасий Гаврилович не сомневался в Багрецове. Ясно, что тот не откажется. Вот почему только за день до отлета Вадим узнал о своей необычной командировке. Разговор происходил в кабинете.

— Согласен? — спросил Афанасий Гаврилович.

Вадим нервно поправил галстук.

— Я давно был согласен и сказал об этом.

— Знаю. Но ведь и Семенюк, или, как вы его зовете, Аскольдик, тоже рвался в космос. Мальчики — народ увлекающийся, — подтрунивал Набатников, но, заметив обиду на лице Вадима, сразу посерьезнел и крепко обнял его. — Прости за сравнение… Ты поймешь меня без пышных слов. Дело ответственное, рискованное… Но тебе его можно доверить.

— Спасибо. — Вадим низко склонил голову.

Он еще не мог разобраться в том смятении чувств, что обуяло его, боялся, что хлынут они наружу и это действительно будет мальчишеством, как уже намекнул Афанасий Гаврилович.

Набатников понимал Вадима, и ему не показалась странной та сдержанность, с которой он принял столь волнующее известие. Но парню надо дать опомниться, пусть поразмыслит на досуге, и Афанасий Гаврилович встал, как бы давая этим понять, что его ждут другие дела.

— О твоих обязанностях в полете мы еще поговорим. А пока я должен предупредить о соблюдении полной секретности. Никому ни слова.

Вадим вспомнил о матери. Она не знала даже о первом его полете — ничего не писал, чтобы не беспокоилась, — вспомнил о друге своем Тимофее и в сомнении спросил:

— Бабкину тоже нельзя сказать?

— До твоего возвращения.

— Спасибо, — уже невпопад повторил Вадим и, пожав протянутую Набатниковым руку, вышел из кабинета.

Оставшись один, Афанасий Гаврилович резко выдвинул ящик стола, достал оттуда фотографии, на которых были сняты иллюминаторы «Униона», и задумался. Вероятно, сегодня ему предстоит не очень приятный разговор с Аскольдом Семенюком. Вот ведь, казалось бы, парень как парень, отец его работал где-то по снабжению, потом с большим трудом добрался до поста директора промкомбината. Ничего особенного — зарплата среднего служащего, не то что у матери Багрецова. У нее множество научных трудов, деньги порядочные. И у нее только один сын, больше никого нет. Могла бы побаловать как следует.