Читать книгу - "Цимес - Борис Берлин"

Кто кроме тебя может ответить? И знаешь ли ты ответ? Ты знаешь его, скажи? Боже мой, Нюта, девочка моя, я совсем забыла, ты же еще не можешь, еще не научилась со мной говорить. Прости меня, доченька, а?»

Почему-то она назвала меня доченькой — как маму. Неожиданно для себя я наклонилась и положила голову ей на колени. И прижалась щекой к ее запястью, как собака.

ЧАЕПИТИЕ

Когда чего-то ждешь, оно наступает рано или поздно, даже суббота.

Алекс встретила меня на пороге, улыбаясь почти по-детски, и вообще выглядела совсем как подросток. Впервые я увидел их дома — ее, Этери и Нюту — так долго и так близко.

Мы сидели за круглым столом под абажуром с кистями, пили чай из тонких, почти прозрачных чашек и беседовали о Нютиной выставке и об искусстве — а о чем же еще мы могли говорить? Впрочем, и за столом, и в разговоре командовала Алекс. Мы с Этери лишь вставляли реплики, я из вежливости, она — потому что большую часть времени была не здесь и говорила не с нами, или мне это только показалось?

Потом Алекс показывала мне Нютины рисунки, те, которые я еще не видел.

— Видите ли, Саша, довольно часто я чувствую себя рядом с ней… даже не знаю, как сказать… наверное, как студент рядом с профессором — несмотря на то, что на самом деле профессор все-таки я. Порой мне кажется, что она не способна ошибаться, и знаете, это меня совсем не радует. Возможно, поэтому ей так непросто говорить. Видеть дальше и знать больше нелегко само по себе, а уж рассказать об этом другим…

— Да и захотят ли они слушать… — вставляю я.

— Именно, — она кивает. — Поэтому она рисует. Ее рисунки, ее картины — это ее речь, ее несказанные слова. Она ведь видит людей с первого взгляда, вы не замечали? — Алекс улыбнулась. — Несколько дней назад она нарисовала меня, и знаете как? В виде кактуса. Стоит такой крепенький кактус, обхватил себя руками, именно руками, и молчит. И ты слышишь, как он молчит. Невозможно понять, как это у нее выходит. Я уже заказала раму. Повешу в кабинете, подождем, когда расцвету.

Нюта была в чем-то матово-зеленом, легком. Других деталей я не заметил, потому что как-то само собой получалось смотреть только ей в глаза. Они притягивали и не отпускали, приходилось делать усилие, чтобы оторвать взгляд. Остальное было просто фоном. Она все время молчала, но слушала очень внимательно, так слушала, словно вот прямо сейчас рисовала все и всех вокруг, причем в каком-то своем и только ей доступном измерении. Может быть, тогда я впервые увидел ее по-другому, увидел не просто девочку, не просто гениальную девочку, не художника, — увидел Нюту. Впрочем, я увидел еще кое-что.

В какой-то момент Этери отошла поговорить по телефону, а когда вернулась, Алекс посмотрела на нее долгим взглядом и после паузы спросила:

— Это ведь он, да? Глеб, кажется? Ты могла бы его пригласить.

— Глеб, да… — Этери произнесла это медленно, как бы возвращаясь откуда-то, хотя ей этого вовсе не хотелось, и мне пришлось опустить глаза, чтобы не видеть столь явного — до неприличия — проявления чувств. Показалось, что комната наполнилась тяжелым и сытым дыханием двоих, когда они одно.

— Я приглашала, но он не смог. В следующий раз обязательно.

— Ну что же, надеюсь, в следующий раз он окажется не так занят. — Алекс замолчала снова, и стало очевидно, до какой степени она ее ревнует. Я с удивлением поймал себя на мысли, что в этом она здесь вовсе не одинока, и было бы любопытно взглянуть, как этого самого Глеба изобразит Нюта. То есть какой он на самом деле. Аутисты, они ведь не умеют лгать.

Но об этом я, кажется, уже говорил.

Нюта — дневник

Я рада, что выставка наконец закончилась. Не знаю, сколько народа там побывало. Я с самого начала не понимала, зачем она вообще нужна, ведь все,