Читать книгу - "Зажгите костры в океане - Олег Михайлович Куваев"

попадают такие на полярные острова. Обычно сюда приезжают вслед за мужем. Немногие, незамужние, кого я встречал, всегда напоминали мне Одиссеев в юбках. Это были отважные хитроумные одиссеи жизни, что, впрочем, не мешало им оставаться женщинами.

В девять утра я оделся и постучал в ее комнату. Комната оказалась запертой. Спит. Я представил себе, как она каждый вечер ложится спать в пустой комнате в пустой больнице. Мне стало жаль своего доктора. Врачу не так-то просто переехать с одного места на другое, тем более если ты единственный врач на целый остров.

Два с половиной года до отпуска. Девять месяцев в году здесь лежит снег. За это время начинают мельчать даже мужчины. Я видел зимовщиков, с увлечением занимавшихся кухонными дрязгами. От души не желал бы ей соседства Старкова в один из тех месяцев, когда хочется получать письма и не верится, что существует Африка, ромашки и незамерзшее море.

На крыльце я понял, что мне не донести до вездехода своего тулупа: ноги были безвольно слабы и липкий пот покрывал спину. Отчего-то часто дышалось, и противный мокрый кашель мягко распирал грудь. Надо было все же взять эти таблетки, подумал я и в это время увидел вездеход. Он шел к больнице, похожий на атакующий танк.

Старков молодцевато выпрыгнул из него — настоящий полярный бог в климатической одежде. Нагнувшись к гусенице, он подмигнул мне и кивнул на кузов.

Она сидела в дальнем углу крытого кузова, положив на колени руки в каких-то уморительных варежках-черепашках. Я все смотрел на эти варежки и туго соображал, из чего они сшиты. Смотрел на них так, что она одернула пальто на коленях и вопросительно взглянула на меня.

— Все в порядке, доктор. А куда вы?

— Надо осмотреть работников аэродрома.

Я стоял в проеме между кузовом и кабинкой и видел сквозь стекло, что к вездеходу идут еще двое. Одного я знал. Это был охотовед, громадный, как мамонт, человек с изрытым оспой лицом. Рядом поспешал кто-то чернявый с барашковым воротником. Старков остановил чернявого, и они стали о чем-то говорить, поглядывая на вездеход. Чернявый сделал руками выразительный жест. Я понял, о чем они говорили, и с этой минуты возненавидел чернявого.

Вездеход оглушительно гремел гусеницами.

— Сядьте рядом с водителем! — крикнул я доктору.

Она отрицательно покачала головой.

— Тогда возьмите тулуп. — Она снова качнула головой, но я уже накинул тулуп ей на колени. Охотовед одобрительно улыбнулся.

— А когда мы вас женим, Валюта? — вдруг крикнул чернявый. Он сидел напротив и с явным намеком смотрел в мою сторону.

Докторша, отвернувшись, разглядывала что-то в заднее пластмассовое оконце. Я видел только край закушенной губы. Если этот чернявый еще что-нибудь скажет, подумал я, двину ему ногой в живот, а там посмотрим.

— Нынче все космонавта ждут, — сказал охотовед и засмеялся, довольный своей шуткой.

— Вот если бы жена космонавт! — крикнул чернявый. Охотовед помедлил немного, видимо, представив себя в роли мужа женщины-космонавта, потом захохотал. Смеялся он оглушительно и хлопал себя по коленям медвежьими лапищами.

Вездеход вырвался на снежный участок, и лязг гусениц стих.

— Вам в самом деле надо на аэродром? — спросил я.

— Отстаньте.

Я не ослышался. Она именно так и сказала. Вездеход снова загромыхал, и я снова — в который раз! — принялся разглядывать мглистые силуэты гор Дурынова.

Наш домик встретил меня, как наверное раньше корабль встречал соскучившегося на берегу моряка. Семен Иванович что-то штопал, Ленька возился у стола и пел:

Моряк заманчивой постели

Предпочитает дальний путь,

Чтоб мачты гнулись и скрипели…

Обними, поцелуй. И навеки забудь…

Такая была у него песня. Для него она была тем же, что для меня запах лошадиного пота и музыка монгольского языка.

Мы пили черный, экспедиционной заварки чай. Я соскучился по этому чаю, как по лучшему другу. Потом мы курили из одной пачки едкие, невероятной крепости папиросы «Байкал» и говорили о работе.

Ребята прокладывали длину маршрутов и все делали скидку на мое послеболезненное состояние. Но я знал, что это не больше чем простая вежливость. Это было лучше всяких таблеток — не верить ни в какую хворь, считать ее чем-то вроде дождичка, который неизбежен, но его ведь можно и переждать в хорошей палатке.

— А как доктор? — игриво спросил Ленька.

— Она здесь.

Может быть, я сказал это не совсем нормальным голосом, потому что Ленька тихонько свистнул и смолк. Минут пять в комнате стояла тишина.

— Чайку надо поставить, — сказал Семен Иванович. На другой день я и не заметил, как ребята исчезли через пять минут после ее прихода. Может быть, они просто из вежливости не хотели смотреть, как какая-то девчонка колет их начальника шприцем ниже спины.

В тот день начало немного задувать. От аэропортовской комнаты для приезжих до нашего домика было метров двести. Она пришла в пальто, запорошенном снегом, из-под пальто чуть торчали белые полы халата. Я предложил немного согреться у печки, но она быстро сделала укол, оставила несколько таблеток и ушла.

В этот день самолет не пришел, и на другой день стало ясно, что не придет. Ветер дул иногда порывами метров на двадцать. На улице порядочно подвывало, и белая пелена неслась мимо низкого окна избушки.

Часов в одиннадцать ребята исчезли. Я оделся и лежал на кровати. Чуть-чуть взгрустнулось.

Она пришла в двенадцать и на этот раз без приглашения подошла к печке. Стояла ко мне спиной, приложив руки к надежному боку «Ивана Грозного». Ладошки были совсем красные. Плохо прикрытая дверь постукивала снаружи. Почему-то мне очень хотелось сказать ей спасибо. Но я не знал, как это сделать.

— Очень жаль, доктор, что нас не будет здесь летом. Мы сходили бы с вами на шлюпках на северную сторону. Там есть одно место…

— Какое?

— Зеленое. Вода зеленая. И синие скалы. Тишина так и бьет по ушам.

— Тишина бьет, — усмехнулась она. — Расскажите лучше о Тянь-Шане.

— Нельзя по заказу. Между прочим… можно поехать в отпуск. У меня там куча друзей-киргизов.

— Я хочу поехать сама.

— Они свои в доску ребята.

— А для меня все свои в доску, — сказала она и стала вынимать из баночки шприц.

После укола она немного задержалась. Сидела в пальто на стуле и смотрела на белое от снега окно. Я злился на себя, стал подкидывать в печку уголь и кинул его не так, как надо. Черный язык дыма выпрыгнул из дверцы, и я сразу стал похож на эфиопа. Она засмеялась, и я хотел найти зеркало,